— Я не знаю, — признался Гасилов, разгоряченный чаем и таким вот общением.

— А я знаю! — яростным свистящим шепотом произнес следователь, и вид его глаз, округлившихся, казавшихся безумными, ввел сотрудника прокуратуры в замешательство. — Я теперь все знаю. Через две минуты вы должны быть внизу. Все!..

«Волга» отчалила от порога прокуратуры. Трое из четверых явно сожалели о том, что вечеру, начавшемуся так удачно, не суждено было найти свое логическое завершение. Вместо нескольких часов отдыха после утомительных поисков Лисин устроил очередную гонку. Теперь никто не знал точно, где она закончится и чем.

— На кладбище, — приказал следователь.

Это было уже чересчур. На часах — половина десятого. Что можно делать на старооскольском погосте в это время? Об этом не догадывался ни один спутник Лисина.

У ворот он велел Сидельникову остановиться и загнать машину за здание администрации кладбища таким образом, чтобы ее не было видно ни со стороны могил, ни с дороги.

Дальше все шли уже пешком. Лисин с Гасиловым следовали дорогой, по асфальту, а муровцам по неизвестной им причине пришлось карабкаться через оградки.

Цель данного мероприятия стала ясна подчиненным Лисина после того, как показался монумент, прославляющий бойцов невидимого фронта, павших в борьбе за передел чужой собственности. Газовый огонек мерцал у его подножия. В сумраке казалось, что кто-то пробрался на кладбище, развел костер и теперь грелся возле него, тихо переговариваясь с самим собой и покуривая.

У могилы Лилии Чеховской сидел человек. Его сгорбленная спина торчала над лавочкой, рядом стояли откупоренная бутылка водки и стакан. Он страдал и не видел людей, приближающихся к нему с двух сторон.

— Рапортуете о проделанной работе, Варравин?

Для человека, ушедшего в себя, это было слишком.

Бутылка глухо стукнула по лавке, звякнула о стакан и скатилась на землю, расплескивая содержимое.

Сумка была далеко. Ближе к ней уже находился не посетитель кладбища, а капитан МУРа Сидельников. Он перегнулся через высокую оградку, схватил ее за ремень и перебросил на свою сторону.

— Перестаньте глупить, Варравин, — спокойно предупредил Лисин. — Не пытайтесь меня напугать. Я знаю, что вы не желаете причинять боль тем, кто не в ответе за смерть вашей сестры.

Варравин крутил головой, обритой наголо, и опять простреливал пространство, на этот раз — глазами. По нему было видно, что он еще не осмыслил до конца глубину своего поражения.

Варравин уже не был похож на того Зинчука, каким выглядел в прокуратуре в день своего сенсационного прибытия

Пенсионное удостоверение он сжег, даже разговаривал теперь не как тихо помешавшийся, а как мужчина, уверенный в своей правоте:

— Быть может, вы позволите мне доделать дело? Это в ваших интересах, следователь. Кажется, в присяге, данной вами, есть слова о том, что вы обязаны бороться с преступлениями, кто бы их ни совершил.

— Вы о Ляписове-младшем и прокуроре Мартынове? — уточнил Лисин. — Уж не знаю, доставит ли вам удовольствие такая новость, но Андрей Леонидович арестован по подозрению в совершении преступления, связанного со смертью вашей сестры, а прокурор города доставлен в Москву для дачи объяснений.

Варравин опустился на лавку, развернулся спиной к следователю и уставился на памятник.

— Рассказываете ей, что довели дело до конца?

— Не смейте!.. — раздалось из-за оградки.

— Наденьте на него наручники, капитан, — велел Лисин.

Уже по дороге в прокуратуру важняк повернулся к Варравину и проговорил:

— Я вдруг вспомнил, что сегодня не только истек очередной месяц со дня смерти вашей сестры. В отчете реанимационной бригады указано, что она скончалась в двадцать два часа и три минуты. Я подумал, что не надо больше устраивать погони в городе. Надо просто приехать и познакомиться с вами.

— Я вряд ли стал бы стрелять на могиле сестры. Это верно. — Варравин подумал и добавил: — В вас не стал бы.

— Я знаю еще одну вашу маленькую тайну.

— В самом деле?

— Ага. Я пролистал вашу больничную карту и увидел там одну маленькую приписку, сделанную рукой невропатолога. После сильного пореза в детстве вы патологически боитесь крови. Как своей, так и чужой.

— Не может быть, — саркастически заметил с переднего сиденья Юштин, усаженный туда на время поездки.

— Это он стрелял в нас в квартире своего знакомого Зинчука и в полицейских в парке, но не попал, потому что не хотел.

Дальше они ехали молча. До самой прокуратуры.

Перед тем как отправить Варравина в камеру, Лисин придержал дверь и осведомился:

— Вы сами все расскажете? Я могу предоставить вам право написать явку с повинной, пойти против закона, если вы…

— Если я что?.. — уточнил Варравин.

— Расскажете правду. Такую, какова она есть.

Варравин поднял голову и заявил:

— Я могу начать прямо сейчас, на пороге этой камеры. Это я убил троих мерзавцев из прокуратуры. Это я убил Замшелова. Пристрелил Мухомедзянова тоже я. Очень рад, что Ляписов и Мартынов отвечают на вопросы. Надеюсь, им тоже воздастся по заслугам.

Пауза была длинной. Лисин думал. Видимо, он все-таки что-то решил, потом втолкнул Варравина в камеру и кивнул сержанту, чтобы тот закрывал дверь.

— Хорошо, — донеслось до Варравина. — Можете пока вспомнить всю хронологию событий. Мы не сумеем завершить дело без очной ставки. Зинчуку, думается мне, будет очень интересно узнать, зачем вы копировали его внешний вид. Волнуетесь перед разоблачением в глазах друга, Варравин?

— Неоны и барбусы от голода сдохнут, — безвольно предупредил следователя Варравин.

На следующее утро Лисин был в Москве. В Следственном комитете он провел два часа сорок минут. Потом следователь уселся в служебную «Волгу», и та доставила его в международный аэропорт Шереметьево. В VIP-зале он тянул из стакана тыквенный сок, который ему с трудом нашли бармены, курил и ждал своего рейса. В тринадцать часов двадцать минут «Боинг-747» поднял его над столицей и взял курс на запад.

Появление во Фрейшер-Бее этого русского не столько удивило Фрэнка Даддли, сколько задело его. Когда в такие тихие места, как этот город, прибывают странные люди со своеобразным поведением, в местных полицейских начинает закрадываться сомнение в том, что в их вотчине все в порядке. Несколько констеблей вместе с комиссаром Элиоттом управляли городом, знали о каждом все и вся. Вдруг ни с того ни с сего появился тип, желающий заронить в их души сомнения в этом. Это почти оскорбление.

Вот и сейчас русский следователь зашел в участок со своей сумкой с таким счастливым видом, словно неделю назад он не был точно уверен в том, что жизнь города стоит менять, а сейчас знал это наверняка.