Седой крепкий доктор развел руками. По крайней мере, Дима так подумал, краем глаза уловив какое-то шевеление. Да. Он понимал… Понимал, что Настя не могла бы помочь матери. Она не могла даже выбраться из своего чертового кресла. Нет, к ней, конечно, вернулась чувствительность рук. Она научилась произносить отдельные слова – он, кстати, никогда не слышал, чтобы Настя говорила. Но врачи вместе с Татьяной Игоревной утверждали, что она просто стесняется говорить при нем, потому что это была не речь в полной мере, а какое-то мычание, в котором только Настина мать и несколько работающих с ней специалистов угадывали слова. Так вот, она не могла бы помочь. Не могла оказать первую помощь. И позвать кого-то на выручку не могла тоже.

– Она просто сидела в своем проклятом кресле и смотрела, как ее мать умирает, – прохрипел Дима. 

– Мне очень жаль. 

Пустые, ничего не значащие слова. Дима тряхнул головой. На стенке, аккурат над рабочим столом, висели квадратные золоченые часы. Если он уедет прямо сейчас – успеет вернуться на праздник. Если он уедет сейчас – никогда себе этого не простит. Дима похлопал себя по карманам. Но понял, что, торопясь, забыл телефон в машине. От собственных мыслей его отвлекло появление медсестры.

– Тушнова пришла в себя. 

– Думаю, вам лучше пойти к ней, Дмитрий Станиславович. Ей пойдет на пользу общество родного человека. Анастасия Петровна очень тяжело переживает потерю. 

Дима зажмурился. Выдохнул ртом. Было больно. Больно даже просто дышать. Он еще не успел все осмыслить, обдумать, но на уровне подсознания чувствовал, что это – конец. Что все его планы, мечты и надежды рушатся. Прямо в эту секунду. И осколки его иллюзий впиваются в плоть.

Он ведь даже успел поговорить с Настей. И та вроде бы нормально отреагировала на новость о разводе. Без нервов и приступов. Продолжая безразлично смотреть в окно. Дима решил, что все прошло если не идеально, то точно неплохо. Он встал, поцеловал ее в лоб. Шепнул, что всегда будет рядом, и… пошел, пошел зигзагом, будто пьяный. Наконец, сбросив груз, к которому так привык, с которым настолько сроднился, что даже перестал замечать, и только теперь, скинув, понял, какой же неподъёмной была эта ноша. Впервые за много лет ощутил… легкость, незнакомую, будто птичью. Распрямил плечи, выпятил грудь. Сделал вдох. Ах вот что значит дышать в полную силу! Находясь в каком-то блаженстве, Дима почувствовал, как за его спиной распрямляются огромные крылья. На которых он воспарил к звездам. И вот теперь он так же остро осознавал, что их лишился… А там, где было два белоснежных крыла, остались кровоточащие обрубки.

– Да, конечно. 

– Так вы зайдете к ней? 

– Уже иду. Постойте… А что насчет похорон? 

– Мы уже сделали соответствующие распоряжения. Не волнуйтесь. 

– Хорошо. Спасибо. 

Шаркая, как старик, ногами, Дима чудом прошел через коридор. И остановился у входа в палату. Он знал, что сейчас, как никогда, ему нужно быть сильным. Он только не понимал, где эти силы взять.

Возможно, если бы Катя осталась с ним, дала ему еще немного времени, было бы легче. Но в том-то и дело, что она давала ему так много, что уже даже стыдно было просить. Например, совершенно для него неожиданно она легко согласилась с его просьбой уйти в декрет. Нормальный декрет. Полноценный. В котором она бы могла его сопровождать в поездках. И быть всегда под рукой, рядом. Видя то, как он ошарашен этой ее легкой уступчивостью, Катя пояснила:

– Знаешь, я ведь пахала всю свою жизнь. Буквально с детства. Сначала много лет в балете… А это такой каторжный труд, что ты себе даже не представляешь. Потом родилась Жанка. Время было тяжелое. Миша, конечно, старался, но он в то время оканчивал институт. И сколько бы ни брал смен на скорой, денег все равно не хватало. Я видела, как он загибается, и не могла сидеть без дела. После родов я очень быстро вернулась к работе. Давала уроки танцев. Моталась гидом… В общем, хваталась за любую работу. Да к тому же училась заочно. А потом как-то быстро в гору пошла карьера. И это тоже требовало большой отдачи. Словом… я только рада, наконец, остановиться. Побездельничать. Пожить для себя. 

– И для меня, – закапризничал Дима. 

– Да, и для тебя. Все же хорошо, что ты у меня богатенький, – заулыбалась совершенно хулиганским образом. 

– А ты у меня, выходит, меркантильная, – хмыкнул Тушнов. 

– Еще какая! Так и сколько? 

– Что сколько? 

– Ты готов мне дать. 

Конечно, она шутила. Конечно, он это понимал. И от этого у него в груди теплело, а в горле собирался колючий ком. Дима тогда навис над ней, удерживая над головой ее руки.

– Все, – абсолютно серьезно заметил он, – бери все, что хочешь. 

Катя закусила губу. Совершенно по-детски, как большого медведя, оплела его своими руками-ногами (не очень удачно – мешал живот) и прошептала:

– Тогда я всего тебя забираю. Вот. 

И он согласился. Чуть как дурак не расплакавшись. И отдал всего себя ей. А сейчас вот получалось, что…

– Так вы будете заходить? – поторопила Диму медсестра. Он резко кивнул. Толкнул дверь в палату. Не давая себе сбежать. Оставляя сердце где-то там, за несколько десятков километров. А телом находясь здесь. Где должен. Где, мать его, должен был находиться. 

– Настя, привет. Я приехал, как только узнал. Ты как? 

Настя на него не смотрела, но с ее длинных мохнатых ресниц капали слезы. Она пыталась утереть их рукой. Но с координацией у нее были большие проблемы. Поэтому Дима поспешно достал бумажную салфетку из стоящей на тумбочке у кровати коробки и осторожно промокнул ей лицо. А та почему-то заревела пуще прежнего. Тонкие черты исказились. Настя нелепо пошевелила губами. И он услышал… мычание. Да.

Наверное, она очень переживала. Из-за смерти матери, само собой. И за себя… что тоже понятно. Мы все жалеем себя.

– Ты не беспокойся, Насть. Я все устрою. И похороны, и вообще. 

Мычание стало громче. Дима впервые видел, чтобы она так волновалась. Хаотично скользила руками по простыням. Комкала их в тонких пальцах.

– И о себе не волнуйся. Я тебя не оставлю, слышишь? И с разводом… повременю. 

А ведь тот должен был состояться уже завтра. Ему не хватило какого-то дня. Да что там… часов. Дима на мгновение будто провалился. В свои черные вязкие, как болотная жижа, мысли. А когда снова вернулся в реальность, Настя впала в совершеннейшее безумие. Она хрипела, извивалась теми частями тела, которыми могла пошевелить, и билась… Билась затылком о подушку. И как будто пыталась что-то сказать. Тушнов всерьез забеспокоился. Нажал на тревожную кнопку. Тут же примчалась бригада врачей, и его выпроводили из палаты.

Ему не хватало воздуха. Он прошел через коридор и буквально вывалился на улицу. Пахло талым снегом, легким печным дымком и, как ни странно, весной. Дима осмотрелся. Он так и не придумал, что сказать Кате. Он все еще отчаянно боялся ее потерять. Но откладывать разговор и дальше и заставлять ее волноваться не мог. Добрался до машины, взял телефон. И прижал плечом к уху. Почему-то ужасно, до дрожи в пальцах, хотелось курить. Хотя он до этого курил всего два раза в жизни. Еще пацаном, доказывая, что крутой.