– Я знала, что это ты. Я почувствовала. Иди к двери.

Катя улыбалась, и у нее так лучились глаза, что это было видно даже в темноте. «Любит! Она меня любит!» – стучало сердце. Но главное, что эти лучи, проникая в самое сердце, отзывались в нем тем невообразимым восторгом, который будоражил все его существо. Не успела открыться дверь, как он, дрожа и ликуя, прижал ее к себе. Они замерли всего лишь на мгновение, но это мгновение им показалось вечностью, потому что именно вечность ожидания его отразилась в нем.

– Милая, как же я мечтал… как же я ждал…

– А я даже не могла представить, что мы с тобой еще встретимся. Как же я рада! Спасибо судьбе за нашу встречу. Значит, добрался к своим. Помогли тебе мои товарищи?

– Спасибо. Помогли.

Катя улыбалась той счастливой улыбкой, которая делает женщину безоружной. Костя понимал это, но не смел. Слишком дорога была ему эта девушка, чтобы он брал ее нахрапом. У него уже был некоторый опыт в этом отношении. В армии моряку в непревзойденных черных клешах, туго обтягивающих бедра и пресс, в бескозырке, с развивающимися лентами на ветру, подвластны были все женские сердца, и не только сердца. Но Катя, такая нежная, такая тонкая, такая уязвимая. И он боялся смять ее, словно стебелек, неосторожными движениями в своей спешке.

– Ты надолго?

– До рассвета должен уйти.

– А рассвет в июле быстро наступает. Я все это время думала о тебе.

– И я. Я люблю тебя, Катюша. С первой же минуты, как увидел тебя, мое сердце упало глубоко-глубоко и вернулось на место только теперь, когда ты появилась в форточке. Только теперь оно прыгает где-то в горле или в виске, а, может быть, и там, и там. А твое где сердце?

– Вместе с твоим.

– Девочка моя, как я хочу увидеть и запомнить каждый бугорок, каждую впадинку твоего тела.

Катя взглянула ему в глаза и увидела там столько любви и нежности, что у нее закружилась голова. Сердце ей подсказывало, что это и есть ОН, тот, которого она так долго ждала, для которого хотела быть гетерой. Только с ним она сможет быть счастлива.

Не услышав отказа, он стал медленно спускать плечи ночной рубашки. Катя, стыдясь и улыбаясь, опустила голову. Стыд – это умилительно, но в данном случае он может быть помехой. Костя знал по себе, по своему начальному опыту, что стыд – это та сила, которая может противостоять страсти. «Как же убрать ее стыдливость?» – лихорадочно думал он, и сам себе отвечал, – растопить его в желании, в непреодолимом желании. Надо разбудить в ней сексуальное возбуждение, требующее нарастания удовольствия и вызывающее напряжение. Только оно уберет стыд, заставит его отступить. Он не стал спускать плечики ниже, а присел, прислонившись к ее животу. Между его щекой и теплой кожей была тонкая ткань ситца, источающая запах ее тела. У него кружилась голова от этого запаха. Ему необходимо было переключиться, иначе он за себя бы не отвечал. Он опустил руки на девичьи икры, и, поглаживая их, медленно, очень медленно поднимался все выше и выше. По тому, как подрагивало ее тело, он определил, что в ней нарастает напряжение. Как только оно дойдет до предела, потребует действия. Внизу живота очень восприимчивая кожа. Костя нежно, пучками пальцев едва прикасался к ней, блуждая по упругой, как у натянутого барабана, коже пресса. У Кати участилось дыхание, но она стояла, не двигаясь. И вдруг стон… и она лихорадочно пытается расстегнуть пуговицы на его гимнастерке. Он рывком снял с себя гимнастерку и нательную рубаху, оголивши торс. На его руках, опушенных золотистыми волосками, молодо и легко играя, перекатывались желваки мускулов. Она погладила твердый бицепс на его руке. Шея и грудь были защищены такими же накаченными мышцами, спускающимися к талии.

– Какой ты сильный, – охнула девушка, – как Геракл, и про себя подумала: «С него бы статуи ваять». Такие торсы она видела только в журналах и завидовала белой завистью тем девчонкам, у которых сильные парни. А тут – ее Костя…

А он уже прижимал к себе нежную прохладную грудь, упирающуюся в него упругими сосками. Эти соски, словно стрелы, пронизывали сердце, вызывая в нем дрожь и неукротимое желание обладать. Его пальцы дразнили, прикасаясь к внутренним поверхностям бедер, а кончик языка ласкал мочки ушей, шею. Катя не сопротивлялась ласкам. Она, так же страстно целуя, отвечала на его порывы. Движения ее тела и напряжения мышц поведали ему, что она готова сорвать с него остатки одежды и… Тогда он отстранил ее немного и заглянул в глаза.

– Что ты хочешь в них увидеть? – с придыханием спросила она.

– Правильно будет: чего ты не хочешь увидеть?

– Чего ты не хочешь увидеть?

– Стыд. Я не хочу увидеть в твоих глазах стыд. Не стыдись меня. Я люблю тебя, и каждая клеточка моего тела любит тебя, и она твоя. Я также хочу, чтобы твое тело любило меня, и мне принадлежало. Отдайся мне без страха и ни в чем не сомневайся.

– Я отдаюсь тебе без страха и сомнения, – медленно, в легком опьянении, прошептала Катя.

И как не торопило его время, но он прежде хотел насладиться. Он мягким низким голосом шептал ей нежные слова, чередуя их с поцелуями, прекрасно понимая, что слова сейчас не менее важны, чем тон и тембр, которым они произносятся. Куда девался в эти минуты огрубевший и уже в меру циничный полковой разведчик. Луна и звезды, теплая июльская ночь и Катя видели страстно влюбленного нежного и в то же время сильного мужчину, готового отдать всего себя для наслаждения любимой. Он подхватил ее на руки и понес в комнату на кровать. Какое это счастье обладать телом любимой девушки. Свет лунного сияния, проникающий сквозь штору, создавал атмосферу таинственности. Они лежали в обнимку, переживая блаженство единения.

«Вот я и соединила душевное с телесным» – думала Катя. Она вспоминала Фрейда. Давно, еще до войны читала у него, что влечения являются понятием отделяющим душевное от телесного и, что они не обладают собственным качеством, а выступают лишь в качестве мерила, предъявляемого к душевной жизни. Той душевной жизни, которая является хранилищем внешних впечатлений и преемником внутренних возбуждений. Она вспоминала восхитительные ощущения трепета, пережившие несколько минут назад, которые возбуждали ее настолько, что она не чувствуя себя, как нечто самостоятельное и отдельное, растворялась в своем любимом. «Неужели такое возможно?» – спрашивала она себя и в ответ блаженно улыбалась. Только любовь может так кружить голову от возбуждения. Как же она теперь понимала Вильгельма, который с ума сходил, когда не мог помочь Люсе. «Да, влюбленные, они такие» – теперь она могла уверенно утверждать.

У них оставалось совсем мало времени. Косте надо было по темноте выйти из города.

– Как же мне не хочется уходить от тебя.

– А мне не хочется расставаться с тобой. Но у нас у каждого – своя война, и наша жизнь не принадлежит нам.

– Я все хотел спросить… кто этот немец, что был у тебя.

– Начальник лагеря для военнопленных. Я работаю в этом лагере. Он учился в Москве, его любимая девушка – партизанка, тоже здесь. Он мне помогает и спас от гибели.