– Да. У нас сыграл свою роль нацизм. Он и создал податливую массу, которая явилась базой для армии вермахта. С ней ты столкнулась, и это страшная сила. А у вас – интернационализм и идея построения коммунизма.

– А как можно было создать такую «податливую массу»?

– Оперируя кнутом террора и пряником социальной демагогии.

– А вы, дипломаты, как разбираетесь во всем этом? Как понимаете, кто прав, а кто виноват?

– Дипломаты служат интересам страны, которую они представляют.

– Даже, если не согласны с той идеологией, которая насаждается правящей партией?

– Даже, если не согласны. Дипломаты – это те же разведчики. Запомни: генералы уходят, а разведчики остаются. Мой дед и отец не верят в торжество гитлеровской идеологии, и уверенны, что она рано или поздно, покажет свою несостоятельность. Я помню вечер в январе тридцать третьего года. Вся семья сидела за ужином. Даже сквозь затворенные окна доносились экзальтированые крики и хриплый рев бесновавшихся штурмовиков на Вильгельмштрассе, улице дворцов и министерств. Я видел, как поморщился дед, когда сквозь этот рев прорезался пронзительный голос Гитлера. По-разному встречали этот вечер в Берлине. На одних виллах разливали шампанское, на других отдыхали после напряженного труда по организации шествия. В казармах штурмовиков царило пьяное веселье, а в рабочих кварталах призывали к решительной борьбе с пришедшим к власти фашизмом. Но были и другие, затаившиеся, понимающие, что сейчас бороться с фашизмом поздно. Выступать открыто не имело смысла.

– Твоя семья относится к последним?

– Да. В нашем роду ведь не только дипломаты были, но и банкиры, и промышленники. Надо было оберегать капитал рода.

– Ну, да! Я же забыла как-то, что ты у нас – капиталист!

– Зачем ты так? Раньше ты не думала об этом!

– Раньше мы с тобой не говорили о политике.

– Раньше мы говорили с тобой о прекрасной немецкой музыке, о литературе, о живописи и о любви. Разве нам было плохо?

– Тогда нас ничего не разделяло.

– Разделяло и тогда, только ты не думала об этом. Мы ведь и тогда принадлежали двум разным лагерям: я – капиталистическому, ты – коммунистическому.

– Но тогда наши страны дружили.

– Это был обман. Никогда капиталист не подружит с коммунистом.

Тема, которую они сегодня обсуждали, не располагала к близости. Люся как-то ощетинилась, впервые сообразив и прочувствовав, что они дети двух антагонистических миров. В Москве до войны, обуреваемая чувствами к Вильгельму, она не хотела осознавать эту действительность. Если иногда и проскакивали такие мысли в начале их знакомства, то потом они утонули в океане чувств. Эмоции победили разум. И только теперь она с ужасом задала себе вопрос: «А что бы было дальше с нами?» Они планировали пожениться, но Люся думала только о чувственной стороне этого брака, не утруждая себя рассуждениями о том, где они будут жить, как она – убежденная комсомолка будет жить в капиталистической стране. Все это только теперь ей пришло в голову. И сердце сжалось от осознания того, что нет у них с Вильгельмом будущего. Почему ЭТО произошло с ней? Обида захлестнула неотвратимостью обстоятельств с такой болью, что на глазах выступили слезы.

– Люси, по ком ты плачешь?

– По нам, по нашей несостоявшейся любви.

– Любовь, как раз у нас состоялась. Разве может что-нибудь помешать настоящей любви?

Вильгельм обнял ее за плечи, привлек к себе. Она резким рывком сбросила его руку:

– «Настоящая» жуткая любовь по разные стороны баррикады.

– Идет война. Давай не будем ничего загадывать. Сейчас мы вместе. Разве это не чудо? Судьба благосклонна к нам – мы живые и рядом. Каждую минуту может упасть на голову авиабомба, разорваться снаряд, сработать партизанское взрывное устройство и… надо ценить каждую прожитую минуту и постараться выжить в этой войне. Я уже для себя решил, если выживу, после войны останусь жить в Советском Союзе. Так что зря ты о баррикадах заговорила.

– Правда, ты так решил?!

Глаза ее засияли такой радостью, и с каждой минутой это радостное сияние становилось все сильнее и сильнее, заполняя комнату, что Вильгельм не удержался и попытался снова ее обнять. На этот раз она не сбросила его руки, а прижалась к нему теплым податливым комочком. Всякий раз, обнимая ее, он чувствовал, что любовь его так же безбрежна, как небесный океан. Он готов был за Люсю жизнь свою отдать. Но даже эти слова были скупым отголоском чувств, бурлящих в его душе, заполняющих его сердце, ум и каждую клеточку тела. Чувства, которые он питал к ней, невозможно было обозначить какими-то словами, а, тем более с чем-то сравнить. Запах ее тела, воздушный аромат духов с восточными нотами, словно легкая дурманящая вуаль, окутывали его всякий раз волшебной лаской, увлекая в таинственный мир, полный желания, очарования и страсти. Этот нежный, притягательный восточный аромат, смешанный с запахом любимого тела, окунал его в сказку, в сказку, в которой не существует предела воображению. Эти духи он всегда привозил ей из Германии, и, сразу же, как Люся появилась в лагере, просил отца найти их и прислать через знакомых. Отец был очень удивлен, но просьбу его выполнил.

Вильгельм старался приходить днем, когда Катя была на работе, чтобы побыть с любимой наедине. Приходил он и вечером. И тогда они вели интересные беседы. Многое девушки узнали от него такое, что раньше было закрыто от них или они, вообще, над этим не задумывались.

* * *

Константин уже несколько минут наблюдал за Катей и немецким офицером сквозь щель в шторе. В первое мгновение, когда он увидел за столом немецкого офицера, его, словно кипятком обдало. Но потом, понимая, что разговор их не похож на разговор влюбленных, немного остыл. Он так спешил к Кате, так хотел обнять ее, прижать к себе сильно-сильно и рассказать, как любит ее, как думал о ней все эти дни и ночи, а теперь драгоценные минуты вынужден тратить, ожидая, когда немец уйдет. В лесу остались его товарищи. В этот раз он был назначен командиром группы. Они шли в тыл за «языком», и путь их пролегал мимо города, в котором жила любимая. Разве мог он не зайти к ней? По плану у них должен быть ночлег в лесу, в том лесу, где он отлеживался после того, как остался один в живых на батарее. Он устроил на ночлег товарищей в знакомой ему балке, а сам отправился проведать Катю. Но, если этот фриц у нее останется до утра… он не хотел даже думать об этом. Ему оставалось только ждать. Но фриц не задержался. Встал из-за стола, и попрощался. «Не поцеловались, даже когда она его провожала на крыльце. Значит, не любовники, а соратники. Кто его знает, может быть, это советский разведчик в немецкой форме», – подумал Костя. Ревность, которая точила душу, пока немец сидел в доме, ушла. Он не стал себя обнаруживать сразу, и, прячась, проводил немца. Катин гость дошел до угла улицы, где его ждала машина с шофером, сел в нее и уехал. Костя вернулся к дому. Катя видно уже легла спать, потому что свет не горел ни в одном окне. Он подошел к тому, в которое уже стучал однажды. На стук тут же открылась форточка.