Она шла полем вдоль дороги, не оглядываясь, раздвигая руками колосья. Принимала их шелест, как разговор с ней, как жалобу на жестокую судьбу свою и отвечала: «Сейчас, дорогие мои колоски, трудно не только вам, трудно всем. Мне тоже трудно». Катя решила не выходить на дорогу и держаться от нее подальше, чтобы не подвергать себя риску. В пшенице в случае опасности, можно было спрятаться. Не зря она приняла эти меры предосторожности. Вскоре со стороны города послышался шум машин. Немецкая колонна видимо ехала с облавы, потому что солдаты не орали, как обычно, песни, а сидели притихшие и уставшие. Из этого можно было сделать вывод, что они прилежно поработали ночью. Колона обогнала ее и поехала дальше, но тишина на дороге была не долгой. Появились танки. Ей хорошо было видно, как они с открытыми люками и расчехленными стволами пушек, стремительно неслись на восток в сторону Москвы. Движение на дороге становилось все интенсивнее и интенсивнее. За танками прошла колонна грузовиков, груженных тяжелыми ящиками. «Снаряды везут, гады, – подумала Катя, – и все против наших солдат и мирных жителей». Она убедилась, что они не гнушаются палить и по мирным жителям. Еще больше углубившись в поле, направилась к кромке леса, который виднелся на горизонте. Она шла очень осторожно, и останавливалась каждый раз, когда ей казалось, что где-то что-то шелестит, опасаясь немецких дозоров, охраняющих подступы к дороге. Шла медленно, потому что не хотела, чтобы ее заметили, обратив внимание на покачивание колосьев: пошлют проверить, а то и просто прочешут автоматными очередями. Конечно же, можно и остановиться, но ведь ей надо было идти, а поток, мчащийся по дороге – не переждать. Да, и не было гарантии, что это было безопаснее. И она решила идти медленнее, когда на дороге было движение и быстрее, когда дорога была пустой. А лес так и маячил далеко на горизонте, и, казалось, совсем не приближался.

Ближе к полудню, когда шум на дороге совсем приутих, а солнышко разморило пшеничную ниву, Катя вдруг вышла в голую степь. Поле, засеянное пшеницей, окончилось неожиданно, и это напугало ее. Лес уже был не так далеко, где-то в трех километрах, но, чтобы попасть в него она должна была пройти по голой степи без деревца и даже кустика. Получилось это так внезапно, что она встревожилась и решила вернуться в пшеницу и осмотреться. Она села, опершись руками о землю, и под ладонями почувствовала осыпавшиеся с колосьев зерна, много зерна. Принялась собирать его в пригоршню, пересыпая с ладони на ладонь, чтобы просеять и отделить хлебные злаки. Потом, бросила их в рот, тщательно пережевывая. Сытная клейковина, вызывала вкусовое наслаждение. Давно она не ощущала такого вкуса. Смакуя, продолжала насыщаться, отвлекаясь от всего тревожного, что окружало ее. Это был миг, когда она, сливаясь с природой, отринула от себя все тревоги и опасности последних месяцев, нечеловеческое напряжение воли. Отошли на задний план все недомолвки руководящего центра, недостойное к ней отношение, как расценивала она по тем приказам, которые ей передавались. Почему? Ведь она выполняла заданное ей задание: сообщала списки предателей и перебежчиков, даже место нахождения одной школы по их подготовке сообщила, которое узнала от Отто. Ей однажды удалось его разговорить. Она, правда, не знала, была ли она одна или были еще и другие. Знала, что перебежчиков увозили в Германию, обещая всякие привилегии и сытую жизнь. Да, многие из них были просто согласны служить за жизнь, пусть даже и не сытую. Молодые здоровые парни не хотели умирать, как многие рассказывали по вине нерадивых командиров. Она старалась с ними ближе познакомиться, и узнала, что среди них есть и те, кто при первой же возможности, собирался вернуться в ряды Красной Армии или в партизанские отряды. Ее начала мучить совесть: «Он в партизанском отряде сражаться будет, а я его заклеймлю, как предателя. И будет позор всей семье. Как же быть?» И она решила о таких не сообщать. Имела ли она на это право? С точки зрения службы – конечно, нет, а с точки зрения совести и человеческой справедливости – да. Может быть, поэтому ей не доверяли, если каким-то образом вскрылась ее тайная «афера». Кроме того, ей не простили того, что она не легла под Гелена. Но, как она могла им объяснить, что даже при всем ее желании это было невозможно. Он любил Люсю.

Сейчас она не о чем не хотела думать. Просто отдыхала, набиралась сил и собиралась с мыслями перед тем, что ее еще ожидает впереди. Было приказано перейти фронт в районе Семихаток и явиться с полным отчетом о деятельности. Утолив первый голод, достала из торбы отваренную свеклу и картошку, убедилась, что они еще не испортились и доживут до завтра, решила их не трогать. Насобирала зерен пшеницы в платок, завязала его и бросила в торбу. Она растянулась на земле, примяв колосья, и смотрела в голубое и такое приветливое небо. Здесь, в колодце между золотистых колосьев, восстающих прямо к небу, был совсем другой мир, такой отличный от того, в котором она последнее время пребывала. Здесь не было постоянно угнетающей опасности и истощающего нервную систему, напряжения. Подлетела красивая с крылышками, расписанными невообразимо яркими разводами, бабочка, задержалась на минутку возле нее, и полетела дальше по своим делам. Ничто здесь не напоминало о войне. Тихо шелестели колосья, словно напевали колыбельную песню. И, если бы она даже и не решила поспать, то все равно противиться этому желанию у нее не было никаких сил.

Проснулась, когда солнце клонилось к закату. Потянулась, затронув колосья, отчего ей в ладони посыпались зерна. Она отправила их в рот, устроив, таким образом, себе небольшой полдник. Ей предстоял марш-бросок по открытой местности. И чем быстрее она ее пересечет, тем будет больше гарантий, что останется жить. А скорость передвижения зависит от наполненности желудка, и поэтому лучше было идти налегке.

Катя осторожно подняла голову над колосьями, осмотрелась. Вокруг – никого, и она быстро пошла вперед, рассчитывая до наступления темноты добраться до леса. Так и получилось. Пройдя по тропинке до нужного места, спустилась на дно оврага, по которому и должна была выйти к «коридору». Она разместилась под шатром огромного куста и стала ждать трех часов, время, в которое она должна выступать. Ветра не было или он сюда не добирался, но у Кати сложилось такое впечатление, что лес замер, чего-то ожидая. Она еще спросила у себя удивленно: «А чего может ожидать лес? – и, подумав, ответила – рассвета!?» Она вспомнила безмятежные часы, проведенные в поле, спокойный сон, и к ней вернулось ее естественное состояние, которое было до того, как отправили на задание в тыл. Состояние бесстрашия и уверенности в себе. Исчезли все заботы последних месяцев, укоры совести, тревожившие душу. Надоело бояться каждого шороха, каждого взгляда, ходить с оглядкой, жить с оглядкой. Пришедшая решительность свидетельствовала о победе над собой, о победе над всеми страхами и опасениями. Надоело бояться немцев, надоело бояться своих, переживать за каждую свою мысль, за каждый свой шаг и взвешивать их на весах Справедливости. Она, пережившая неимоверное напряжение и опасности, теперь избавлялась от этой тяжелой ноши, сбрасывала ее в пропасть Прошлого. Эта уверенность придала ей силы. Появилось непреодолимое желание самоутвердиться, доказать самой себе, что не так страшен немец, как его малюют, что не так страшен центр, заставляющий ее пренебрегать своей честью. Главное, попасть к своим, а там все станет на свои места, там она объяснит, почему не легла под Гелена. Только бы попасть к майору Кочину. Она была полна решимости без оглядки бежать через линию фронта, не страшась ни пуль, ни снарядов. Приближалось время ее выступления, но тут лес, который она считала пустым, вдруг зашевелился. На ее счастье, она не дошла до немецких позиций, но интуиция ее не подвела. Лес или вернее те, кто находился в лесу, замерли в ожидании приказа. Все вокруг загремело, застонало от выстрелов, и мощная, скрываемая ночным покровом, сила двинулась на восток. Послышались и ответные выстрелы. Несколько минут Катя сидела в оцепенении, не зная, что теперь ей предпринять. Она пропустила всю эту громаду вперед, и справедливо рассудив, что ей теперь нечего делать впереди, так как коридора уже просто нет, осталась сидеть под своим кустом. Ей надо было убедиться, что из леса все ушли, и поэтому она ждала. Не надо было быть большим военным стратегом, чтобы понять, что оборона прорвана и фронт ушел далеко вперед. С ужасом думала Катя о своем положении. Уверенность и решимость, возникшая несколько минут назад, исчезла. Куда идти? Где искать фронт? И как она его перейдет, если ее там не ждут? Переждав, пока звуки боя уйдут далеко на восток, решила выбираться из леса. Сначала ползком, так, на всякий случай, а потом, осмелев, побежала в ту сторону, откуда пришла, чтобы там, на открытом пространстве решить, куда идти дальше. Теперь ей предстояло самой, без какой либо помощи перейти линию фронта. Ибо откуда могла придти к ней эта помощь, да и обратиться к кому-либо было очень рискованно. Где гарантия, что она не попадет в совсем уже безвыходную ситуацию. Она не могла сейчас довериться кому бы то ни было, не могла, не имела права. А поскольку у нее было сильно развито чувство долга, она на прочь отбросила эту мысль. Следовало обстоятельно подумать. И она решила день пересидеть в лесу, а ночью пойти на запад. Она считала, что так ближе к линии фронта, поскольку, военный «тайфун», пронесшийся по лесу направлялся на северо-восток. К рассвету добралась до какой-то деревушки. Добралась совершенно обессиленная, не чувствуя ног под собой, голодная, мучимая дикой жаждой, которую так и не смогла утолить у ручья, в котором лежали трупы. Повалилась в высокую густую траву уже пожелтевшую, но еще не потерявшую свежесть. На время забылась. Лежала с закрытыми глазами, не шевелясь, и ни о чем не думала. Сколько времени так пролежала, не знала, да и не хотела знать. Главное для нее сейчас было – восстановить силы для дальнейшей дороги. Поднялась на ноги только тогда, когда почувствовала некоторое физическое облегчение и способность идти дальше, когда поняла, что не сломлена, и ни на йоту не убавилось решимости перейти фронт. Она очень обрадовалась тому, что смогла подняться, что первой ее мыслью была мысль о том, как же добраться до линии фронта, как же перейти его. Значит, не все еще потеряно для нее и она на коне, значит, Удача с ней. Осторожно подобралась к крайней хате, наблюдая за деревушкой. Немцев видно не было. Когда к колодцу вышла девушка, Катя направилась к ней, попросила воды. Припав к ведру, думала, что не напьется. Девушка удивленно смотрела на нее: