— Хорошо, — прошептал он.

— Я все время хочу у тебя спросить, — произнесла она, неотрывая глаз от мягких волн Босфора, — кого из композиторов ты любишь? У тебяесть любимые композиторы?

— Штраус, например, — сказал наобум. — А почему тыспрашиваешь?

— И все?

— Нет, конечно, нет. Моцарт, безусловно. Брамс… Это самыелюбимые.

— А из итальянцев тебе никто не нравится? — ревниво спросилаона, оборачиваясь.

— «Риголетто»… «Аве Мария» Верди, «Севильский цирюльник»Россини.

— У Россини нет такого произведения, — лукаво улыбнуласьона.

— Как это нет? Я слушал эту оперу в «Ла Скала».

— Нет, — продолжала настаивать Джил, — хочешь поспорим?

— Ага, — вспомнил он, — у итальянцев она называется«Альмавива, или Тщетная предосторожность».

— Тебе никто не говорил, что ты поразительно образован? —фыркнула она.

— У меня появляется комплекс неполноценности.

— Еще Рахманинов…

— Это русский композитор, — вспомнила Джил, — говорят, чтоон гений.

— На Востоке тоже был свой музыкальный гений, — пробормоталон, — и он, пожалуй, мой самый любимый композитор. Эту музыку я слушал сдетства.

— На Востоке? — удивилась Джил. — Как его звали?

— Узеир Гаджибеков.

— У тебя есть его записи?

— Конечно. В следующий раз я привезу тебе их.

— А из современных? — продолжала допытывать она. — Или тылюбишь только классиков?

— Ллойд Уэббер, Франсис Лей, Нино Рота. Достаточно, тыпроверила мою эрудицию или собираешься задавать еще вопросы?

Она замолчала, снова поворачиваясь к нему спиной.

— Ты знаешь, — вдруг сказала Джил, глядя на Другой берег, —я была у гадалки.

Он всегда относился с большой иронией к подобным вещам. Сего-то рациональным умом!

— И что она тебе сказала? — В его голосе, очевидно,проскользнула насмешка. Она чуть наклонила голову.

— Не смейся. Я была у гадалки впервые в жизни.

На этот раз он промолчал. Она наклонила голову еще ниже,словно положив ее себе на плечо.

— Гадалка сказала мне, что я люблю необыкновенного человека.И она сказала, что я могу родить ему сына. Нет, она сказала не так. Онасказала, что я хочу родить ему сына.

Он приподнялся на локте. И долго молчал. Это был тот редкийслучай в жизни, когда он не знал, что ответить.

— Ты простудишься, — сказал он, и слова ушли куда-то всторону.

Она вскинула голову, по-прежнему стоя к нему спиной.

— Иди сюда, — позвал он, — расскажи мне подробнее, что тебесказала гадалка.

Джил повернулась к нему. Он не мог разглядеть выражение лицаженщины.

Луна освещало ее теперь со спины. Она сделала несколькошагов к нему, села рядом.

— Это серьезнее, чем ты думаешь, — печально произнесла Джил.

— Что случилось?

— Отец спрашивает меня, почему у меня нет постоянного друга.А я не знаю, что ему ответить. Мы всегда были с ним так дружны.

— Ты не хочешь говорить ему про меня?

— Не знаю. Я не знаю, что именно говорить и как об этомговорить. Когда мы с тобой познакомились в Лондоне, все было так естественно,так просто. А сейчас я не знаю.

— Тогда не говори, — рассудительно произнес он, — может, этои к лучшему. Рано или поздно мы все равно…

— Не надо, — она приложила свою узкую ладонь к его лицу, —не нужно ничего говорить. Пусть никогда не будет «поздно». Пусть всегда будет«рано».

— Если хочешь, я могу прилететь к тебе в Рим или в Лондон, —предложил Дронго, — и ты меня познакомишь со своим отцом. Хотя я считаю, чтоэтого делать не нужно.

Рука соскользнула с лица. Она вздрогнула.

— Почему?

— У нас социальное неравенство, — пробормотал, улыбаясь,Дронго. — Ты итальянская аристократка, а я почти… по-русски есть такое слово «бомж»,что переводится как «без определенного места жительства». Я человек, лишенныйРодины.

— Я видела твою московскую квартиру, — сказала она с явнымвызовом, — это у вас называется «бомж»? И потом, у меня тоже нет постоянногоместа жительства. Я живу то в Лондоне, то в Риме, то в Милане. Почему тыулыбаешься?

— Ну как тебе объяснить, что такое «бомж». Тебе будет трудновстречаться со мной. Очень трудно. Мы слишком разные, Джил. Я и раньше честнопредупреждал тебя об этом. Кроме того, моя профессия не позволяет мне надеятьсяна стабильные заработки. Я всего-навсего частный эксперт. Пока есть нужда вмоих услугах, мне оплачивают расходы. Через несколько лет они могут непонадобиться и тогда, возможно, мне придется сдавать свою шикарную квартиру,чтобы как-то свести концы с концами. Я неустроенный человек, Джил, и, побольшому счету, жизнь у меня не сложилась.

— Не смей так говорить! — яростно крикнула она. — Вспомни,сколько людей ты спас в Лондоне, когда предотвратил взрыв в «Дорчестере».Вспомни все, что ты сделал. Если даже ты помог одному человеку, если даже спасодну жизнь, то и тогда ты не имеешь права так говорить. Не смей, слышишь, несмей!

Она была великолепна в своей ярости. Волосы разметались полицу, она наклонилась к нему, и он почувствовал аромат молодого женского тела.Обнял ее за плечи, привлекая к себе.

— Может, ты и права, Джил, — прошептал он, — может, и права.Но я не хочу сам признаваться даже себе, что у меня все хорошо. После девяностопервого года я езжу как неприкаянный между Москвой и Баку. После того, как уменя отняли мою страну от Камчатки до Калининграда, я стал менееуравновешенным. Ты понимаешь, в чем дело, — оказывается, для счастья человекунужно еще гордиться своей страной. Я гордился своим любимым городом Баку, вкотором вырос и в котором знал каждую улицу, я гордился столицей своегогосударства — Москвой, где учился и где сейчас живу, тоже зная многие ее улицыи переулки. Я безумно любил Ленинград, его белые ночи. А как мне нравилосьездить в Прибалтику, как шумно проводили мы вечера в Тбилиси и Ереване. А потом— все. Все кончилось. У меня отняли право даже на передвижение. Чтобы попасть вПрибалтику, я должен получить визу. При этом, учитывая мое прошлое, визу мнедают не всегда. Моя родная страна, за которую я проливал кровь, был ранен,из-за которой столько страдал, потерял работу, любимую женщину, да мало ли, —оказалась Атлантидой, ушедшей на дно. И вместе с ней ушли мои надежды, моипланы, моя вера.