князь Ростислав. Сильный, смелый, безоглядчивый, единым ударом выбил он из Тмутаракани Глеба и его дружину. Глеб отправился несолоно хлебавши назад в Чернигов, явился к отцу мрачнее тучи, Святослав успокаивал сына, улыбался, говорил:

— Недолго коршуну веселиться. Приуготовлена уже и вложена в лук стрела калёная.

Скорые гонцы полетели в Киев и в Переяславль. Зазвенели доспехами княжеские дружинники, грузились на ладьи и в обозы съестные припасы. Святослав готовился к дальнему походу в Тмутаракань.

Ио поход пришлось отложить — медлили братья, Всеволод жаловался на половецкие набеги, на бескормицу и безлюдье, Изяслав, завязнув в делах на севере, тоже не спешил помогать. Так и жил Глеб в беспокойном ожидании, не зная, как и что теперь будет.

...По челу молодого князя волнами пробежали морщины, улыбка исчезла с его уст.

— Что с тобою? Помыслил о чём худом? — спросила озабоченно Роксана.

— Да нет. Так, припомнилось одно тут.

— Ведаю: о Тмутаракани тревожишься. Забудь, развей кручину свою. У тебя отец есть, дядька Всеволод. Порешат они, как быти, помогут. Да, Глеб, вот что! — Роксана задумчиво приставила пальчик с розовым ноготком к носику. — Боярин один давеча приходил, звал нас с тобою в гости. Ловы, баил, учинит.

— Лада моя! — Глеб невольно рассмеялся. — Коли хошь, не токмо на ловы — на край света увезу тя! Голубица моя ненаглядная!

Уста их снова слились в страстном поцелуе. И не ведали они, не догадывались о будущем, о судьбе, ожидающей их, ибо были обыкновенными земными людьми, пусть вознесёнными на вершины власти. И откуда было Роксане знать, что в ту самую ночь, когда она впервые познала мужа, далеко, в сотнях вёрст от Чернигова, на озере Ильмень бушует буря, гремит гром, и широкая купеческая ладья, качаясь из стороны в сторону, везёт на своём борту двоих людей, с которыми много лет спустя причудливо и нежданно столкнёт её жизнь.

...Чёрное ночное небо прочерчивали огненные змейки молний. Ильмень бешено клокотал, буря ревела, рвались снасти, высокие волны яростно взлетали ввысь, и словно сливаясь в один смертельный клубок, боролись друг с другом две стихии — водная и воздушная. Ветер свирепым Соловьём-разбойником свистел в ушах, разгорячённые усталые лица обжигали брызги.

— Огнь! Поглянь! — крикнули с кормы.

И вправду, вдали стал виден горящий факел.

— Ловать близко! Брег! — обрадованно прокричал один из путников, светловолосый, широкоплечий подросток.

— До него ещё добраться надо и ладью не разбить! — мрачно заметил другой, тонкокостный, долговязый паробок с сильно вьющимися чёрными волосами. Облачён он был в свиту из грубого сукна, всю насквозь промокшую.

Одна за другой почти беспрерывно вспыхивали над озером молнии.

— Не хныць, Авраамка! — перекрывая шум стихии, крикнул светловолосый.

Слова его потонули в страшном грохоте. Судно накренилось, ладейная изба надрывно заскрипела и покосилась.

— Прыгаем в лодку! Погребём! — послышался отчаянный крик кормчего.

— Славята, ты где? — Темноволосый паробок растерялся, с ужасом чувствуя, как ноги его скользят по дощатому настилу.

— Здесь я! Прыгай!

Зажмурив глаза от страха, Авраамка прыгнул. Ледяная волна вмиг накрыла его с головой. Собравшись с силами, он резко вынырнул.

— Руку держи! Тако вот! Хватай весло!

Паробки налегли на вёсла. С каждым мгновением удалялась от них чёрная масса погружающейся в пучину ладьи.

Авраамка истово перекрестился и осмотрелся.

Никого больше рядом, они со Славятой вдвоём в утлом челне. Надо же было так по-глупому попасть в бурю! Уговаривал ведь этого Славяту обождать денёк-два, успеется. Так нет, не терпелось боярскому сынку поскорее воротиться домой — видно, сильно скучал он по родным местам.

Они держали путь из Новгорода в вотчину матери Славяты. Уже несколько лет юные отроки обучались в школе при Софийском соборе. Отчего-то сошлись они, оба такие разные — живой весельчак Славята и всегда серьёзный и задумчивый гречин Авраамка, сын церковного списателя. Славята извечно верховодил, а Авраамка был податлив, никогда не перечил, во всём соглашался с другом; это, наверное, и сблизило их. Теперь, когда кончилось обучение, каждый пойдёт по жизни своим путём, выберет свою стезю, а дружба былая, память о школьных летах сохранится на всю жизнь. И хотели отроки немного побыть вместе, беззаботно половить рыбу, выйти на охоту в пущи — когда ещё удастся такое. Поехали в вотчину к Славяте, да вот, надо же, попали в бурю.

С проклятиями и ругательствами они подплыли, вернее, их вынесло к низкому, поросшему густым лесом берегу. Резкий толчок, лодку разбило о прибрежные камни, перевернуло, отроки попадали в воду и кое-как, борясь с волнами, достигли песчаной гряды.

Авраамка сильно ушиб о камень колено, упал и взвыл от боли и отчаяния.

— Полно, полно, вставай, — стал ободрять его Славята. — Повезло нам.

Прихрамывая, Авраамка нехотя поплёлся по песку, в мыслях кляня себя и Славяту за безрассудство.

— Места здесь Перун ьи, — говорил Славята, когда они, раздвигая колючие ветви елей, пробирались через лес. Ветка больно хлестнула Авраамку по щеке.

— Чертовщина какая-то! — злобно сплюнул он, вытирая ладонью капельки крови.

Буря стихла, за лесом занялась алая заря, пробившаяся сквозь громаду серых тяжёлых туч.

По узкой тропке паробки выбрели к полю, за которым завиднелись деревенские избы с курящимися белыми дымками над ними. Послышался крик петуха.

— Ну вот, поцти мы и дома. За пригорком терем матушкин. Обсохнем, поедим, отоспимся. — Славята устало потянулся.

На лице Авраамки промелькнула вымученная улыбка. Славята одобрительно хлопнул друга по плечу.

...Боярыня Гордята всплеснула руками, увидев мокрых и жалких отроков.

— Господи, и откель же вы такие?!

Сенная девка, не выдержав, прыснула со смеху, глядя на насупленные, усталые лица школяров и их порванную во многих местах одежду.

— А ты що ржёшь, полоротая?! Ступай-ка баньку истопи! — прикрикнула на девку боярыня.

Вскоре уже вымывшиеся и переодевшиеся в чистое паробки сидели за столом в горнице.

Боярыня, подперев кулаком румяную щёку, расспрашивала Авраамку:

— Куды ж ты топерица, отроце?

— За отцом вослед, в списатели подамся.

— Талан у его, попы бают, — усмехнулся Славята. — Далеко парень пойдёт.

Авраамка покраснел от смущения и потупился.

— Ну що ж, талан — енто добро. Талан тя и прокормит. А потом, кто его ведает, как поворотит, — вздохнула боярыня, глядя на икону и крестясь.

Авраамка, отложив ложку, сотворил то же.

Глава 31

СТРАХИ И МОЛИТВЫ ГЕРТРУДЫ

Нещадно хлеща коня, Хомуня галопом мчал по