– И не мотоциклетные детальки, конечно? «Несмей трогать мои железки, а то ржавчине нечем будет питаться!» – уточнила Улитас коварной усмешкой. – Да здравствует глобальная расчистка жизненногопространства! Первое правило патологической домохозяйки: если о вещи невспоминали две недели, значит в доме она не нужна! Смело на помойку! Исключениесоставляют елочные игрушки, зимняя обувь и собственные дети! – заявилаона.

В глазах у Эссиорха поселилась тревога.

– Скажи, пожалуйста, почему рубашка валяетсяна стуле, когда в шкафу без дела висит прекрасная вешалка? – продолжалаУлита.

Она входила во вкус и начинала излюбленнуюженскую игру в чистоплотную и положительную красавицу среди грязных иотвратительных чудовищ.

– Это не моя! – поспешно сказал Эссиорх.

– И не моя! – отрекся Корнелий.

– Вот и прекрасно! Раз никто не признается –тогда ее можно пустить на тряпки! Возражений, надеюсь, нет? – сказалаУлита, решительно раздирая рубашку надвое.

– Это была рубашка Багрова. Пусть следит за своимивещами, – злорадно сказал Корнелий.

– Да. Но Багрову ты давал ее из своих, –уточнил Эссиорх.

Корнелий всмотрелся в рубашку и молча закрылглаза.

– Поехали дальше: чьи это ботинки и почему уних такой вид, будто их две недели никто не носил? – продолжала Улита.

Корнелий попытался кинуть в нее ботинком, нопопал в Мошкина, который втаскивал в комнату рюкзак «Гранд-каньон» и,нагруженный как ослик, не имел возможности увернуться. У подбитого ботинкомЕвгеши сразу сделался такой несчастный вид, что у Корнелия, как у стража света,мгновенно проснулось сердце.

Он вскочил и бросился к Мошкину помогать ему свещами. Оказалось, что немало сумок осталось внизу. Вместе они спустились полестнице. Корнелий то и дело с интересом посматривал на Евгешу, который имел лицочеловека, чудом уцелевшего при падении с восьмого этажа.

– Ты случайно не влюблен, нет? – спросилон подозрительно.

– Кто, я? С чего ты решил? – напрягсяМошкин.

– Да вид у тебя такой… э-э…радостно-пристукнутый. Так влюблен?

Евгеша некоторое время размышлял, насколькосекретной является эта информация, после чего осторожно кивнул. Связной светазаинтересовался еще больше. Противоположности притягиваются. Мошкин же иКорнелий были противоположны до диаметральности. Ровно настолько, насколькоКорнелий был деятель, Мошкин был созерцатель. Один вечно колебался, бесконечновсё взвешивая и во всем сомневаясь, другой же действовал, вообще забываяподумать.

– Не в Нату? – уточнил Корнелий.

– В Нату? – удивился Евгеша. –Когда-то она мне нравилась, но потом всё прошло само собой. Как ушиб послеудара шестом в грудь. Вначале болит сильно, затем долго ноет, потом вспоминаешьвсе реже.

– А в кого тогда? – спросил Корнелий,невольно думая о девушке с тесаком. Все истинно влюбленные похожи на собак:каждому кажется, что только он один знает, где зарыта правильная кость.

Мошкин споткнулся о полосатую сумку Улиты исел на нее.

– Тут всё непросто, – сказал он. – Явстретил ее на улице. Она шла со взрослой женщиной. Я увидел её со спины. У неебыли длинные волосы и замечательная, красивая голень. Вот фактически и все, чтоя видел. Я шел и до дрожи боялся, что она обернется.

– Почему?

– Ну такое иногда бывает. Идешь за девушкой,которая кажется тебе хорошенькой, а потом она вдруг оборачивается и…

Корнелий хмыкнул.

– Можешь не объяснять. Я понял.

– В общем, она обернулась и я успокоился… Онаже обернулась, да?

– Тебе лучше знать! Дальше! – поощрилКорнелий, заметив, что Мошкиным вновь овладел вирус тотального сомнения.

Евгеша благодарно кивнул.

– Я стал следить. Ехал в одном вагоне метро,затем на маршрутке и шел за ними до самого дома, пока они не скрылись вподъезде шестнадцатиэтажки. Это же их дом, да?

– В Москве мало кому принадлежит целыйшестнадцатиэтажный дом. Ты, конечно, к ней не подошел? – угадал Корнелий.

– Не подошел, да?.. – удивился Мошкин. Они сам, казалось, был поражен этим фактом. – Ну да, не подошел. Как бы яэто сделал? Она же была не одна.

– А если бы была одна, подошел бы? –усомнился Корнелий.

Мошкин протянул руку и, застенчиво улыбаясь,потрогал колесо чемодана Вихровой.

«Ясное дело, не подошел бы», – подумалКорнелий.

И причина не только в робости. Евгеша –неизлечимый идеалист. Он склонен возводить девушку на такой немыслимыйпьедестал внутреннего совершенства, что при встрече с реальной девушкойподсознательно боится, что всё пойдет не так, как в мечте. Ну а дальше каквсегда: столкнувшись с поездом реальности, тележка мечты улетела в кювет.

Дождь, вылившись, перестал. В тучах завернуликран, хотя козырек подъезда еще плакал иссякающей струйкой. Птицы, как всегдабывает после дождя, гомонили как безумные, готовясь подбирать с асфальтабезвременно утопших дождевых червей. Самих птиц при этом видно не было: лишькустарник вздрагивал, и ветви его прыгали.

Корнелий потянулся, с любопытством к чему-топриглядываясь. После дождя все припаркованные у подъезда машины оказалисьобсыпанными чем-то мелким, липким, желтоватым, покрывавшим и стекла, и крыши, икапоты. Поначалу Корнелию подумалось, что это пыль, но что-то не укладывалось.Пыль не могла быть такой невесомо-светящейся. Наконец Корнелий понял, чтопыль-то это пыль, но особенная. Пыльца! Мириады ее невесомыми тучами висели надгородом, приносимые ветрами из Подмосковья, а тяжелые капли дождя сшибалипыльцу и прибивали ее к земле.

Сразу прояснились и внезапные его чихи, иопухшие чешущиеся глаза, и синеватые круги под ними. Не пыль, а пыльца. Непростуда, а аллергия.

– На другой-то день ты туда ездил? Ну, кдому? – спросил Корнелий.

Он поднес к носу рукав, спеша занюхатьсвежесть умытой природы чем-то комнатно-привычным.

Мошкин кивнул.

– Да. Два часа ждал у подъезда, но она так ине вышла. Можно было, конечно, поднапрячь какого-нибудь суккуба, он бы мигомвычислил, где она живет, но я не рискнул.

– И правильно сделал. Потом бы суккуб от тебяне отвязался. Тебе бы являлся в её облике, а ей в твоем. Суккубы, они такиештуки любят, – одобрил Корнелий.

– И что ты думаешь по этому поводу? Ты ведьчто-то думаешь? – спросил Евгеша с надеждой.