– Вряд ли я смогу его прожевать, – громко сказала я, перекрикивая хруст челюстей Хонэнгамэ.

Махо, в отличие от других ёкаев, не сопровождала грозовая туча страха и тяжелого предчувствия. Неудивительно, что такие дружелюбные создания никогда не упоминались в детских антологиях жнецов. В конце концов, безобидные чудовища интересовали собирателей гораздо меньше, чем опасные. Я посмотрела на блестящую поверхность панциря, гадая, так ли он гладок и безупречен на ощупь, как на вид, но сомневалась, что Махо понравится, если ее погладят, словно собаку.

Хонэнгамэ доела, удовлетворенно вздохнула, разлеглась на камнях и откинула голову.

– Последнее время я голодала, – сказала она.

Хиро нахмурился.

– Голодала? Почему?

– Люди ловят слишком много рыбы. Со времени нашей встречи столько всего поменялось, Хиро. – Махо зажмурилась.

– И что же поменялось? – Дух-рыбак придвинулся поближе.

Махо открыла глаза и нахмурилась, глядя на переливающуюся воду. Внезапно она повернулась ко мне – слишком резко для черепахи – и оглядела с ног до головы.

– Ты можешь говорить при Рэн, – успокоил ее Хиро.

Ноздри Хонэнгамэ затрепетали, но она расслабилась.

– В этом городе уже пятьдесят лет никто не умирал. Поселение слишком разрослось и не может себя прокормить.

Я замерла. Для жнеца сама мысль о полувеке без смерти была невероятной. Из-за такой нерадивости собирателей население неконтролируемо увеличивалось. Хиро распахнул глаза и покачал головой – сначала медленно, потом все быстрее.

– Как это возможно?

– Так случается, когда слишком многие умирают в других местах, – объяснила Махо. – Идзанами должна поддерживать постоянный уровень смертности. Чем больше покойников в Тоходу, тем больше живых в Такаоке.

– А что случилось в Тоходу? – спросила я.

Махо вскинула голову.

– Не только в Тоходу. В Сикоку, Хиого… Везде, где обитают поедающие смертных ёкаи, гибнет слишком много людей.

Лицо Хиро болезненно побледнело, глаза заблестели.

– Но зачем ёкаи объедаются?

Хонэнгамэ нахмурилась, внутри ее панциря раздался глубокий рокот, будто приближалась гроза.

– Иди и сам спроси, – отрезала она. – Меня волнует, что в моих океанах ловят слишком много рыбы, а деревня перенаселена. Другие ёкаи – не моя забота.

Хиро провел руками по бедрам, делая вид, что вытирает ладони от морской воды.

– Я перед уходом оставлю несколько омаров возле твоей пещеры, – сказал он тихо. – Мне жаль, но больше ничем помочь не могу.

Махо хмыкнула и кивнула.

– Ты должна узнать кое-что о своем пути, – сказала она, повернувшись ко мне. – Положи руку на мой панцирь.

– Махо, не знаю, стоит ли… – изумленно воскликнул Хиро.

Но я хотела прикоснуться к Хонэнгамэ с того момента, как увидела ее, и отказываться не собиралась. Прежде чем дух-рыбак договорил, я наклонилась и положила ладонь на прохладную поверхность панциря.

Кровь стекает по ступеням храма.

Моя ладонь напряглась. Я попыталась отпрянуть, но руку словно магнитом притянуло, ёкай не отпускала. Я моргнула, и перед глазами промелькнули образы: тусклые каменные ступени, сиропно-тягучая черная кровь и белая кисть, воздетая к небу. Голос Хонэнгамэ окружал меня, как песчинку, запертую в звенящей эхом раковине:

Вот твоя судьба, дитя тьмы.

Ладонь запылала, зрение померкло, и я снова оказалась в кромешном мраке Ёми, а со всех сторон доносился голос Хонэнгамэ:

То, что ты ищешь, никогда не найдется. Ночь съест твое сердце, и ты будешь блуждать во тьме тысячу лет.

– Что? – прошептала я, не слыша собственный голос. – Что я ищу?

Но ответа не последовало, только слегка подергивались пальцы трупно-белой кисти. Я стояла на коленях в обжигающе горячей крови, с трудом переводя дыхание из-за запаха смерти. Крови было слишком много, алая река лилась сквозь пальцы. Чья же она?

Теплая рука обхватила мое запястье и отдернула прочь от панциря. Я моргнула, сбитая с толку внезапным потоком света. Хонэнгамэ спрыгнула с камня и нырнула в океан.

– Рэн, что ты видела?

Я моргнула еще несколько раз и повернулась к Хиро, который притягивал меня к себе.

– Кровь, – прошептала я, – и тьму.

Я хотела рассказать больше, но услышанные слова казались слишком сокровенными, чтобы их повторять. Я боялась, что, если произнесу их вслух, они воплотятся в жизнь.

– Пророчества Хонэнгамэ не всегда сбываются после того, как о них рассказывают. Наоборот, дают возможность изменить будущее, – заверил Хиро.

– Я не знаю, что именно менять, чтобы избежать предсказанного, – ответила я.

Хиро вздохнул и отпустил меня.

– Я не ожидал, что Махо так поступит. Услышать предсказание Хонэнгамэ – огромная честь. Вот уж не думал, что она окажет ее чужеземке. Наверное, почуяла в тебе добро.

Я уставилась в точку среди волн, куда нырнула Махо. В голове крутились образы крови, бледной руки и каменных ступеней. Чья это была рука?

– Рэн.

Хиро сжал мою ладонь. Я не могла взглянуть на него: перед глазами мелькали страшные картины.

– Что бы это ни было, не бойся. – Он нежно погладил мою кисть большим пальцем. – Я же обещал, что присмотрю за тобой.

Я кивнула, по-прежнему не отводя взгляда от скал. Хиро вел меня от побережья к гостинице, но теперь его прикосновение не грело, как раньше. Как я могла согреться, когда руки и ноги до сих пор саднило от бурлящей крови? Если пророчество Хонэнгамэ сбудется, значит, в Ёми кто-то умрет.

Весь оставшийся до отеля путь я не отрывала глаз от ладони Хиро. Когда же вошла в номер и обнаружила спящего Нивена, то откинула одеяло, чтобы рассмотреть его кисти, сжимающие подушку. Бесполезно: я не могла достаточно четко вспомнить руку из видения. Я лежала без сна рядом с братом, угадывая предсказанное в меняющихся тенях на потолке, и надеялась, что память вернется во сне.

Но ночь не выдала секретов Хонэнгамэ. Призрак бледных пальцев и багровой крови расплывался, пока не осталась только тьма.

Море легко несло нас вдоль берега, словно тоже считало Хиро близким другом. Тот сидел на носу маленького деревянного каноэ, которое, как он сообщил с нервной ухмылкой, было «позаимствовано» перед рассветом у местного рыбака. Хиро то и дело лениво шевелил веслом, не прилагая особых усилий. Он поглаживал волны, будто спинку кошки. Вода сама знала, куда нам плыть. Берег превратился в зазубренные коричневые скалы, покрытые пещерами и обрывами далеко слева. Справа от нас на тысячи миль простиралось море.