лояльности. Даже Володьку Макаровского в аэропорту не взяли. Его арестовали через три дня после допросов. Так что не дрейфь, подруга.

– Я не дрейфлю, но как-то тревожно.

– А ты, если задержат, сразу звони Шнырю. Он же твой защитник. А если защитник, то защищай.

– И все равно тревожно, подруга. А тут ты со своей дедукцией. Может все-таки все не так? Может он и не вспомнит? А если вспомнит, неужели даст команду убрать? Ну не верю я в это. Хотя и страшно, подруга.

И я заплакала. Пытаюсь сдержаться, но слезы льются сами собой. Алька в испуге села со мной рядом, обняла за плечи, пытается успокоить, а потом сама разревелась. Так мы сидели в этой чудесной дыре под названием Кипр, два разнесчастных ночных менеджера, насмерть перепуганные, в слезах и соплях. Но коньяк мы все-таки допили. Нет, мы, наверное, сопьемся еще до Матросской Тишины.

9

Отцу я позвонила, чтобы он не отвечал ни на чьи звонки. И чтобы приехал в аэропорт меня встречать.

А Шнырь, сволочь, все-таки оказался прав. Когда мы стали проходить пограничный контроль, девица за окошком, посмотрев мои документы, вежливо произнесла:

– Вероника Николаевна Корнева?

– Она самая, – отвечаю как можно непринужденнее.

– Вам придется немного подождать.

– А почему, собственно? – опять как можно непринужденнее. Хотя уже понимаю, почему.

– Процедура такая, – говорит девица в окошке.

Я села в кресло и с ужасом стала ждать, когда наденут наручники и поведут трахать в этот самый обезьянник. Тут вспомнила про Шныря и позвонила ему.

– Как задержали? – удивился он. – И вы уже в Москве? Вам же еще рано. Мне даже сообщили коллеги, что вы в Лондоне.

– У меня дома несчастье. Но не в этом сейчас дело. Приезжайте, помогите мне, вы же мой адвокат.

В трубке напряженное сопенье. Потом, видимо поразмыслив, он говорит:

– Я бы приехал, но в данной ситуации, я не понимаю, чем я вам могу помочь.

– Как, не понимаете? Вы же мой адвокат. Приезжайте и заберите меня. Меня же могут в обезьянник.

– Могут, конечно, – произнес он неуверенно. – Но мы вас предупреждали.

– Предупреждали, но сейчас не об этом. Приезжайте и заберите меня.

– Подождите немного. Я вам перезвоню.

Прошло еще минут пять. Я все сижу. Хотела позвонить Альке, а потом подумала, что та сейчас с ума начнет сходить. А помочь ничем не может. Позвонила отцу. Он уже подъехал к зданию аэропорта. Я сказала, что у нас тут задержка, чтобы его не волновать. И тут позвонил Шнырь:

– Вероника Николаевна, вы меня извините, я тут уже со всеми посоветовался, но я действительно ничем в данной ситуации не могу помочь. Это, к сожалению, их право – задержать вас на двое суток. Как только вас задержат, я на эти незаконные действия напишу жалобу. Теперь, наверное, уже завтра. Потому что сейчас нет никакого начальства – уже двадцать один час.

– Значит, я буду в КПЗ, а вы начнете писать?

– Выходит так, к сожалению. Но таков закон.

Я от злости даже плакать не могу. Ну что за сволочь, я им перевела в контору очень даже немалые деньги. А он, гад, не может приехать. Он напишет жалобу, как у Володьки Макаровского. Он, значит, пишет, а я сижу.

– Да пошел ты, – и я нажала кнопку.

Надо сказать, он больше не перезванивал. Я уже почти смирилась с КПЗ, приготовилась морально, что меня будут трахать и, наверное, от усталости и страха как-то незаметно задремала.

Дремлю себе без всяких там сновидений и вдруг слышу – меня зовут:

– Вероника Николаевна, Вероника Николаевна.

Я открыла глаза, не пойму сразу, где нахожусь. Вижу, стоит передо мной высокий, очень даже симпатичный парень – в костюмчике от «Большевички», в галстучке. Лицо худощавое, почти мальчишеское, с легким пушком на подбородке. Ну никак не похож на бомжа в обезьяннике или на мента из отделения. Рядом стоит тоже молодой парень с кудлатой головой, в ковбойке и задрипанных турецких джинсах.

Я смотрю на них с удивлением и вижу, что парень в костюме от «Большевички» тоже, не скрывая удивления, смотрит на меня. И переспрашивает:

– Ведь вы Вероника Николаевна? Вероника Николаевна Корнева?

– Она самая.

– Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Новиков Павел Иванович, – и он показывает мне свою красненькую книжечку. Я заглянула в нее, намеренно стала не торопясь рассматривать фото.

– Похожи, – кивнула я имея ввиду фото. – Но на фото вы старше выглядите. И не очень выразительно. А сейчас, должна вам сказать, выглядите гораздо лучше. Но похожи.

– В глуши фотографировался. Потому и качество такое. С освещением плохо, – и улыбается, ну совсем мальчишеской улыбкой. Вообще у него лицо с матовым мальчишеским румянцем и губы пухлые. И такое впечатление, правда первое, что совсем не целованные.

– Я вам приношу свои извинения за задержку, но у нас такая практика. Вы нам очень и очень срочно нужны. И мы поставили так называемый красный флажок. Чтобы, как только вы прилетаете, вас придержали бы и нам сообщили. Вы должны завтра утром, к десяти ноль-ноль, вот по этому адресу прибыть на допрос в качестве свидетеля. Там все написано, – и он подал мне повестку. Я прочитала, намерено не торопясь. Куда уж тут торопиться было.

– Технический переулок, кабинет пятьсот такой-то. Правильно, да?

– Совершенно верно.

Смотрю на него и думаю, куда же он меня повезет. Это уже не в КПЗ, раз я сама должна в прокуратуру. Так что же тогда все это значит? И не верю и не пойму.

– Вы меня сейчас в КПЗ, да? А вы со мной будете до утра или как?

Он даже оторопел от неожиданности. Потом, наверное, все поняв, он и этот в задрипанных турецких джинсах, начали смеяться.

– Да никаких КПЗ, мы сейчас вас доставим домой, если у вас нет транспорта. Вы еще раз извините, что так получилось. Но у нас, правда, времени нет. Вы прочитайте повестку внимательно. Вы же свидетель.

–Так я могу домой?

– Ну, конечно. Мы вас сейчас подвезем. Мы на машине.

– Нет уж. Меня встречают.

Мне отдали документы, девица в окошке с искренним любопытством смотрит на меня. И они провели меня через зал, потом вывели на площадь. Я вышла и смотрю – стоит мой папахен. Я бросилась к нему. И эти ребята тоже подошли. Они поздоровались с отцом.

– А мы решили вашей дочери помочь, – говорит старший следователь по особо важным делам. – Машину вот прислали.

– Да я на своей «копейке», – говорит отец.

– Давайте мы вас до машины доведем. Нам так спокойнее.

Они довели нас до машины. Я иду впереди, а отец с ними болтает о чем-то, ну прямо запанибрата. Будто век их не видел, корешки, да и только.

10

Домой мы добрались уже к полночи. Отец сообщил, что Степка у Анны Егоровны. Конечно, уже спит, но я все равно позвонила.

– Спит, – подтвердила Анна Егоровна сдержанно. Так говорит, будто и не рада, что я вернулась, да еще и во здравии. А я не знаю, что и говорить. Немного помолчали. Я трубку не кладу, хочу ее расспросить как у Степки, как здоровье, что в садике, но почему-то язык не поворачивается. И тут она сама произносит:

– Ты не беспокойся. Со Степкой все хорошо. Он за то время, что ты отдыхала на Кипре, болел лишь однажды, обычное ОРЗ. Маму даже и не вспоминал.

Вот язва, может и вспоминал, но она это нарочно. Бог с ней, лишь бы помогала. Соображаю, о чем же ее