Протасов прервал меня:

– Давайте займемся десертом, а потом продолжим разговор. Я вижу, что вы перестали валять дурака, поэтому готов ответить откровенностью на откровенность. Юлия Генриховна после ужина отдохнет в саду, а мы поговорим у меня в кабинете с глазу на глаз. Договорились?

Юлия Генриховна недовольно надулась: ей явно было любопытно, какие страшные тайны собирался мне открыть Протасов. Но встревать не решилась.

* * *

Кабинет Протасова напоминал обычный безликий кабинет офисного менеджера высшего звена: скажем, какого-нибудь СЕО. Дизайнер потрудился на славу, избегая дешевых решений – и не более того. Не было даже обычных памятных фотографий, дипломов или сувениров. Ничего такого, что бы говорило и личности владельца кабинета, его пристрастиях и предпочтениях.

Мы уселись за стол для посетителей друг напротив друга. На столе стояли коньяк «Хайн Антик», тарелка с фруктами, коробка шоколада, блюдце с нарезанным тонкими дольками лимоном и плошка с коричневым порошком. Порошок меня заинтриговал: что бы это могло быть?

– Это кофе, – пояснил Протасов, перехватив мой взгляд. – На случай, если вы любите закусывать коньяк «по-николаевски»: долькой лимона, посыпанной тонко молотым кофе. Заваривать кофе я не велел: жарковато для кофе, врачи не рекомендуют в такую погоду.

Обычный отечественный предрассудок, а как же бразильцы? Арабы? Да и в чае кофеина не меньше. Впрочем, мне самому сейчас кофе не хотелось.

Отведав прекрасного напитка, я отдал ему должное и сделал паузу, выжидая выступления хозяина.

– Знаете, Мечислав… – начал Протасов, вертя в руках бокал с коньяком. – Я никогда никому это не говорил… Но мне нужно, чтобы вы поняли мотивы моих поступков. Не спрашивайте, почему. Просто мне это нужно.

– Я постараюсь, – кивнул я.

– Спасибо. Так вот… Однажды в детстве меня мальчишки с нашего двора уговорили отправиться воровать яблоки в сады, которые были недалеко от нашего дома.

– Обычное детское развлечение, – с улыбкой заметил я. – Мне тоже приходилось воровать в чужих садах и огородах: чужой плод всегда кажется вкуснее. С возрастом это обычно проходит. Но не у всех… Некоторые всю жизнь уверены, что ворованный кусок вкуснее. Извините, что перебил вас, Герман Ильич! Продолжайте, пожалуйста.

– Да… Так вот, как водится, нарвались на хозяина, убегая от которого я спрыгнул с забора и напоролся на арматурный прут. С тех пор, кстати, яблоки видеть не могу и не ем их совсем.

Действительно, в вазе с фруктами яблок не было.

– Слава богу, мужик, что меня догнал, тут же на своей машине отвез в больницу. Врачи спасли мне жизнь, восстановили почти все функции. С течением времени выяснилось, что я не могу иметь детей. Тогда я без особых сожалений развелся с женой и пустился во все тяжкие. Иногда даже приятно было рассмеяться в лицо девицам, которые пытались шантажировать беременностью. А потом… Случился у меня инфаркт, врачи снова вытащили, и тут я подумал: а кому я оставлю свое немаленькое состояние? Налаженный и абсолютно легальный бизнес? Кто доведет до конца начатые мной проекты, и главное: кто получит прибыль? А никто! Один как перст. Был брат, но он крупно подставил меня в середине девяностых, мы разругались, и больше я его не видел, да и видеть не хочу. Так вот вопрос, который меня мучает: кому все это достанется?

– Вы можете усыновить ребенка, – предложил я вариант.

– Чужому ребенку отдать то, что было смыслом моей жизни?! – с возмущением воскликнул Протасов. – Для этого у меня есть благотворительный фонд. А что, если он окажется выродком и пустит все по ветру? Генетика, знаете ли, это не пустой звук. Мой прадед до революции был купцом первой гильдии: два магазина в Питере, один в Москве. В революцию все по ветру пошло, но дед – умница был дед, нечего сказать – подсуетился и оказался на ответственной работе в Торгсине, затем и дальше пошел по торговой линии, во время войны курировал поставки по ленд-лизу. Голова был дед! Жаль, все досталось моему отцу, правоверному коммунисту, – так он все имущество чуть ли не по детдомам раздал. Крупный чиновник был в министерстве, а вот верите ли: дача – и та казенная. После его смерти в начале восьмидесятых ничего, кроме пенсии и квартиры на улице Грановского, матери не досталось – дачу казенную отобрали. Отец богом в торговле был, только все свои таланты на службу государству поставил – через десять лет после его смерти государство это исчезло, а плоды его трудов разворовали его же «товарищи по работе». Наверное, потому я и преуспел, что ко всем нуворишам испытывал презрение: все они из грязи в князи, а я – потомственный бизнесмен, так что расступитесь! А кто не отодвинулся, так на себя пеняй. Вот в прошлом году в «Форбс» попал, дела в гору идут, с властями дружу – причем не только с российскими.

– Так почему же вы хотите изменить свою жизнь? – удивился я. – Не из-за проваленной сделки на пару миллиардов?

– Это всего лишь деньги, Мечислав Мстиславович, – горько усмехнулся Протасов. – Деньги я всегда наживу, у меня к этому врожденный талант, генетика так распорядилась. А вот наследники… В общем, я хочу вернуться к тому моменту – почти пятьдесят лет назад и послать дворовых друзей с их яблоками куда подальше!

– А эффекта бабочки не боитесь? – прервал его я.

– Не боюсь! – отмахнулся Протасов. – Сказки это все. Сами посудите: сколько людей за две с половиной тысячи лет, что существует эта статуя, сумели воспользоваться ей? Сотни, если не тысячи. И ничего: живет человечество. Все потому, что с каждым изменением прошлого возникает параллельная реальность, параллельный мир, отличающийся от нашего лишь точкой измененного события.

– Но сколько же миров может возникнуть таким образом? Откуда столько материи для их создания? – попытался я осмыслить теорию.

– Видимая материя, все сущее – всего лишь вихри эфира. Новый мир – всего лишь очередная вихревая интерференция. Так что миров в любое время может возникать и исчезать неограниченное количество, как вихри в газовой среде. Человек перемещается как дух, а физическая оболочка остается. Статуя тоже клонируется и образует новый временной портал в новом мире. Вот так! Ясно? А теперь давайте я расскажу, как я узнал о статуе.

Протасов налил себе коньяка, выпил залпом и продолжил рассказ.

– Когда у меня появились деньги, это совпало с началом девяностых: время полной свободы, в первую очередь от любых моральных принципов. Все на продажу. Люди волокли на рынок не только семейные архивы с интимными тайнами, но и любые старые документы, случайно попавшие им в руки. Так вот, я по случаю купил целый чемодан бумаг охранного отделения. Надо полагать, когда во время так называемой Февральской революции «народ» в лице уголовников и агентов охранки громил полицейские участки и охранное отделение, палил уголовные и агентурные дела, кто-то прихватил документы, понимая, какой они могут оказаться ценностью. Самая ценная часть, содержавшая компромат на живших тогда людей, оказалась утрачена: наверное, пустили в дело, продав заинтересованным лицам. Но кое-что интересное осталось. Я наткнулся на дело одного юноши. Его брат был приговорен к каторге за подготовку убийства царя и умер в тюрьме. Так вот, однажды брата заключенного нашли на квартире, которую он снимал. Юноша лежал мертвый подле бронзовой статуи, изображавшей возлежащего на ложе воина. На статуе имелась надпись латинскими буквами «Spartacus». Знакомые юноши сообщили удивительную вещь: якобы некий старик продал ему эту статую за пятьдесят копеек и рассказал, что статуя позволяет изменить своему владельцу прошлое. Юноша хотел вернуться в прошлое и уговорить своего брата не принимать участия в цареубийстве.