Несомненно, что один из источников долговечности ка­питализма состоит в его способности подпитываться свои­ ми же собственными критиками. Он разворачивается в новых формах, не забывая о своей главной цели — накоплении капитала.

Ошибка традиционной социальной критики, ярчайшим представителем которой является Пьер Бурдье, состоит в том, что ее концепция «господства» остается архаичной. Эта критика не учитывает в полной мере «перемещений» капиталистической логики, осуществляемых с помощью делокализации, замены ручного труда машинным, распада традиционного рабочего класса, роста количества акционеров. Она не может вскрыть формы отчуждения, характерные для мира сетей.

Противоречия между трудом и капиталом не исчезли, но прекратили играть центральную роль, с точки зрения рациональности системы. Экспансия рынков не только осуществляет эксплуатацию рабочей силы, но и производит ряд фундаментальных разрывов как в политике, так и в разнообразных формах общественного обмена. Монетаризация общественных связей трансформирует и обедняет социаль­ ные отношения, а общественные институты все более морально устаревают.

Новизна момента состоит и в том, что мир труда отказался от уничтожения капитализма, ограничиваясь требованиями улучшить или реформировать этот строй. Стремятся лучше распределить прибыль, но при этом больше не обсуждают путей ее получения. Жак Жюльяр справедливо назвал это «интериоризацией капиталистической логики трудящимися». Смысловой горизонт, делавший возможной попытку в корне изменить ситуацию, исчез. Весь мир склоняется к этому, поскольку никто не верит в возможность альтернативы. Капитализм выживает как несовершенная, но единственно возможная, на взгляд большинства, система. Такое чувство, что мы не можем из него выйти. Отныне социальная жизнь разворачивается под знаком фатальности. И живучесть капитализма объясняется тем, что мы воспринимаем его как нечто фатальное.

Отсюда исходят медленное завоевание умов рыночными ценностями и колонизация рынком всех сфер социальной жизни, усиливающие друг друга. Эта всеобъемлющая рыночная экспансия в человеческую жизнь означает, что ценности рынка внедряются в такие области, которые прежде оставались для них недоступны. Информация, культура, искусство, спорт, общественные отношения в целом отныне подчинились рыночной логике. ей же подчиняется и «право на профанацию», распространяемое рынком. Жак Робен отмечает: «если часть какого­то сектора обслуживается рынком, то весь он вскоре начинает тяготеть к приватизации. рынок втягивает в себя любую деятельность, затрагивающую образование, здоровье, технологии, спорт, искусство, человеческие отношения в целом»27.

Последствия хорошо известны. В результате приватизации транспорта он стал менее надежным и увеличилось количество катастроф. Торговля семенами генетически модифицированных продуктов привела к тому, что мы уже не знаем реальных последствий для своего здоровья от употребления этих продуктов. Питание ухудшается, так как в погоне за конкурентоспособностью снижается качество продуктов. Поиск эффективности заставляет сокращать количество торговых точек, учреждений, общественных служб, а это приводит к тому, что жизнь становится менее комфортной. рентабельность понимается в чисто рыночном смысле без учета долгосрочных эффектов и убытков, неисчисляемых в финансовом эквиваленте.

Теоретик «конца истории» Фрэнсис Фукуяма может поздравить себя с тем, что «ВТО является единственным международным институтом, способным стать органом мирового правительства»28. Рене Пассе заключает: «Последние маски сброшены, и мы отчетливо видим мир, который навязывается нам деловым универсумом: мир, полностью подчиненный цели умножения финансового капитала, планета, обвитая присосками гидры интересов. Эта гидра навязывает государствам свой закон и требует у них отчета об убытках и прибылях. Она покрывает свои убытки, забирая средства у социальной защиты, охраны окружающей среды, культуры и национальной идентичности. Бабло стало государем, утвердившимся на престоле, а люди — его подданными»29.

После всех зигзагов XX века, после поражения фашизма и коммунизма, капитализм восстановил чрезмерные амбиции, свойственные ему изначально. С какой­то точки зрения, капитализм третьей стадии имеет гораздо больше общего с доиндустриальной торговой экономикой XVIII в., чем с экономикой мануфактур XIX в. Показательны в этой связи откровения ультралиберала Дэвида Боаса, вице­ президента Института Катона в Вашингтоне, согласно которому XX век был всего лишь этатистским (государственническим) отклонением в истории свободного обмена.

«Либерализм, — заявляет он, — привел вначале к промышленной революции, а затем к появлению современной но­ вой экономики. я думаю, что глобализация является не чем­то принципиально новым, но продолжением промышленной революции. В каком­то смысле мы вернулись к ситуации начала XVIII века, к ситуации появления либерализма и начала промышленной революции»30. Он продолжает:

«Идеал либералов не изменился на протяжении двух столетий. Мы хотим увидеть мир, в котором мужчины и женщины действуют в своих собственных интересах, так как, делая это, они содействуют благосостоянию остальной части общества»31. Иными словами: чем больше утверждается индивидуальный эгоизм, тем лучше становится мир.

Капитализм с самого начала был бесчеловечным, но наша эпоха добавила этой бесчеловечности новые черты. Можно ли из этого заключить, что его господство необратимо? Часто говорилось о том, что капитализм питается своими кризисами. Из этого не следует, что он всегда сможет преодолевать противоречия. если он постоянно создает новые потребности, программирует моральное устаревание своей продукции и вызывает к жизни новые гаджеты, то можно предположить, что это когда­нибудь закончится. Тогда для функционирования ему понадобится не избыток, а относительный дефицит материальных благ. Другой парадокс состоит в том, что конкуренция в рамках капиталистической системы поддерживалась различием между странами, в то время как глобализация заставляет эти различия исчезнуть. Спекулятивный «пузырь» также не сможет надуваться до бесконечности. Денежной системе суждено по­ гибнуть из­за денег.

Идея капиталистической системы, способной к регенерации, подразумевает эндогенное накопление капитала. Однако капитал не является эндогенным, своим накоплением он обязан пространственной экспансии. Такая экспансия неизбежно должна найти свой предел, хотя бы планетарный.

Сейчас весь мир живет в кредит. Совокупный долг человечества (долги предприятий, государств и домохозяйств) исчисляется астрономической суммой в 33 100 млрд дол­ ларов, что в три раза превышает ВВП нашей планеты! «В ка­ кой­то мере, — отмечает Анри Гуайно, — превращение промышленного капитализма в капитализм финансовый доказывает правоту Маркса: капитал сам подпиливает сук, на котором сидит»32. Серж Латуш очень удачно охарактеризовал современную систему как «машину, мчащуюся на бешеной скорости без заднего хода, без тормозов и без водителя». Весь мир танцует на вулкане.

Управление (gouvernance): широкая публика не слиш­ком хорошо понимает, что стоит за этим словом, однако политики отныне говорят только об этом. Совсем недавно Жак Ширак, предлагая создать отделение ООН по охране окружающей среды, обратился с «призывом к мировому правительству», в то время как Ален Жюппе, отвечая на требование Юбера Ведрина придерживаться реалистичной внешней политики, приветствовал «появление международной сознательности и механизмов мирового управления» 1 . «Через несколько лет, — констатирует Даниэль Бурмо, — слово, употреблявшееся лишь в отношении ме­неджмента организаций, стало альфой и омегой полити­ки — как для действующих лиц последней, так и для ее ана­литиков. режим мыслит и измеряет себя именно на уровне управления. Управление описывается сегодня фактически в терминах наследования национальным и международным учреждениям — и чаще всего фигурирует именно в языке политиков» 2 .