Итак, напомним, политика может существовать лишь в той мере, в какой существует выбор между различными возможностями, и прежде всего — между различными целеполаганиями. Управление стремится упразднить подобный выбор, сводя социальные и политические проблемы к «техническим», у которых бывает лишь одно — «оптимальное» решение, полагаемое общепризнанным. Как удачно заметил Жак Элюль, эта трансформация политических проблем в технические несет в себе новый вид принуждения — поскольку подразумевает подавление выбора.

«Управление, — пишет в свою очередь Даниэль Бурмо, — соединяется с процессом деполитизации — наперекор требованиям демократии. Всякая политическая проблема оказывается сведена к технической. Отсюда вытекает уникальная — по определению рациональная и, следовательно, желательная — концепция, за которой надлежит признать силу обязательности. Представительная демократия избавляет от той неуверенности, что присуща политическим ориентациям. Всеобщее избирательное право — вот субъект, принимающий решение. Всякая экономика управления зиждется на „закрытии“ политической системы, которой предписывается пресечь нежелательные последствия»17.

Вместе с тем основания современного общества никогда не ставятся под вопрос. различные формы управления оказываются на деле «отключены» от какого­либо критическо­ го анализа. еще раз: единственно возможной провозглашена глобальная политика, устремляющаяся галопом к товар­ ному изобилию и беспрепятственному развитию мировой торговли. Все прочее объявлено случайным, преходящим, вторичным или просто несуществующим. «Качественное управление» состоит в добровольном принятии такой политики, где каждый призван стать субъектом мондиализации, ставящим ее нормы превыше человеческого выбора; политики, преподносящей себя «естественной» или неизбежной, в качестве, так сказать, нового категорического императива, не допускающего никаких возражений.

Стремление покончить с политикой выражено здесь в классической манере — в претензии на «внеидеологичность», соотнесении себя с планом чисто профессиональной компетенции. Традиционное разделение между публичной сферой, связанной с политикой и гражданским статусом, с одной стороны, и сферой приватного, с другой, оказалось размытым. Это означает: отныне нейтрализация политики будет происходить путем ее приватизации, которая может лишь извращать политику, препятствуя ее проявлению в «естественной среде» — пространстве публичного. Эта деполитизация-­нейтрализация в той же мере затрагивает, впрочем, и экономику. Как пишет Славой Жижек, «если проблема с постполитикой сегодня заключается в том, что она все более подрывает саму возможность аутентичного политического акта, то этой подрывной работой мы обязаны деполитизации экономики, всеобщему признанию капитала и рыночных механизмов как нейтральных инструментов»18.

Давнее верование, согласно которому «политическое структурирование освобождает от архаического наследия, которое подлежит преодолению, возвращается сегодня в обещании „освящения“ индивида посредством рынка и права, сводящего механизмы общественной власти к без­ обидному управлению», отмечает Марсель Гоше19. Однако в наши дни ликвидация политики неизбежно означает и ликвидацию демократии. «Представление о рынке как фундаменте управления, — замечает Даниэль Бурмо, — сужает пространство демократии, лишая его важнейшего измерения, а именно — возможности определять границы жизни сообщества»20. Под видом совершенствования механизмов решений и действий перед лицом «сложности» мира управление вызывает к жизни новый общественный порядок, являющийся антиподом демократии. Будучи носителем проекта, нацеленного одновременно на вымывание из демократии ее содержания и на деполитизацию политики путем сведения деятельности правителей к нормам и практикам экономического менеджмента, управление тем самым предстает совершенным воплощением двойной полярности экономики и морали, в которой Карл Шмитт усматривал характерную черту практик либеральной «нейтрализации».

Некоторыми своими аспектами управление наводит на мысль о технократии. Однако совсем иное можно наблюдать в его отношениях с государством. если смотреть исторически, технократы всегда были связаны с государством. Они определенно отдавали предпочтение техническим решениям в области парламентских дискуссий и в вопросах собственно политических. Однако, как правило, это имело этатистскую и планово ориентированную перспективу (к тому же они зачастую были поклонниками плановой экономики). Тем самым они находились в прямой конфронтации с депутатами, дававшими им советы. Эти отношения полностью исчезли в системе управления, где эксперты и технократы выступают как партнеры в рамках гражданского общества. В противоположность технократии, управление — это «глобальная идеология замещения государства» (Ги Эрме).

* * *

Сегодня управление позиционируется как универсальная форма администрирования общества. не будучи связан­ ной «ни с каким народом, ни с какой территорией, ни с ка­ким обычаем»21, она позиционирует себя как теория социального регулирования, работающая на всех уровнях: местное управление, городское управление, европейское управление, всемирное управление.

Ни один тип власти или решений, ни одна публичная сфера не избегнет его воздействия — будь то государство, территориальные организации или крупные предприятия. Глобальное управление осуществляется через локальные виды управления. начиная с области экономики, техники и финансов и заканчивая политикой, все проникнуто одним стремлением — преобразовать собственно политические процедуры в административные. С этой целью закон как способ конструирования политики вытесняется соглашениями на местах. В законодательной деятельности предпочтительны общие принципы, нормы, правила, процедуры, рамочные директивы. Именно этим объясняется, что предписываемые управлением меры являются переходными и подлежащими пересмотру.

Как пишет Ги Эрме, «принцип постоянства закона за­ быт, и сам закон все более и более вытесняется конвенциональными нормами и кодексами. Конечно, вопрос о законе, „европейском законе“ или „европейском законе­рамке“ за­ ложен в проекте основного договора Конституции. но идея „мраморной скрижали закона“ отвергается в пользу норм, принимаемых на основе консенсуса заинтересованных сторон, на тот срок, пока эти нормы остаются применимыми и желательными. норма стремится заменить собой закон в качестве простого предписания, подходящего к случаю и продиктованного техническими аргументами. Огромная разница по сравнению с величественным предписанием за­ конного права, исходящего от королевской власти или суверенной воли»22. Идет ли речь о приватизации, о ликвидации социальных служб, постановке под вопрос права на труд или социального законодательства, принцип договорных отношений систематически предпочитается принципу законности, что полностью соответствует либеральной идеологии, поскольку «все, что обладает исчислимостью, что относится к торговле и рыночному обмену, принадлежит исторически к сфере договора»23.

Идеология договора показывает, что управление изначально основано на праве и в то же самое время оно полностью опрокидывает все традиционные понятия и установления права. но что же это за право, на которое оно ссылается? «начнем с того, — отвечает Клод Ревель, — что в мире, где господствует информация и ее производные — разум, влияние, образы, — будет навязываться образ мыслей, наиболее востребованный в этой области. речь, конечно, идет об общественных и частных деятелях американского, англосаксонского происхождения, представленных куда шире, чем принято думать, на международных площадках»24.