Несмотря на то что — по инициативе Альянса — все воз­ растает число всевозможных коллоквиумов и семинаров по проблеме восстановления управления в Африке (а в Аддис­Абебе в ноябре 2005 г. был даже организован форум), немногие представляют себе, что в реальности означает управление, каким образом оно устанавливается и до какой степени этот процесс уже является запущенным. Что каса­ется исследования управления, получившего развитие в Германии и англосаксонских странах3, то во Франции оно по­прежнему носит маргинальный характер и сам этот феномен остается вне серьезного анализа.

Слово «управление» (gouvernance) встречается во французском языке в XIII–XIV столетиях в значении «искусство управлять». Его английский эквивалент, governance, впервые встречается в 1380 г. и имеет то же значение. В ходе употребления его значение становится более расплывчатым — особенно во Франции, где оно еще долгое время будет ассоциироваться со Старым режимом. В XX столетии это слово вновь становится частоупотребляемым в англоязычных странах и вскоре получает повсеместное распространение. Понятие governance начинает употребляться экономи­стами в 30­-е годы, в ходе обоснования необходимости стратегического анализа процесса управления в больших торго­вых индустриальных обществах. Оно возникает в 1937 г. в знаменитой статье «The Nature of the Firm», написанной американским экономистом Рональдом Коазом. Таким об­ разом, в фарватере неоинституционалистских теорий, инспирированных Коазом, «управление предприятием» (corpo­rate governance) определяется как метод неиерархического администрирования предприятий, объединяющий работ­ ников в рамках более­менее постфордистской перспективы. Параллельно была озвучена идея, что управление, по­нятое более широко, прекрасно может служить описанием того, как вообще любые индивиды и институты могут организовывать взаимодействие.

В конце 60-­х исследование «управляемости» обществ получило продолжение в ряде значимых работ, в частности в текстах Карла Дойча, Роберта Даля и Дэвида Истона. Для Роберта Даля политический плюрализм имеет смысл лишь при условии, что он репрезентирует социальные группы, интересы которых не исключают друг друга, но, напротив, проявляют склонность к постоянному взаимодействию, приводящему в конечном счете к компромиссу. Поскольку экономическое развитие в определенной степени уже устранило противостояние социальных классов в пользу среднего класса, он делает вывод, что хорошо то управление, которое способствует возникновению среди социальных агентов и организованных групп некоторой игры, сравнимой с игрой рыночных сил, в которой всякий стремится найти совместное решение с риском оказаться в убытке. Это перспектива консенсуса, в котором удается затушевать всю неустранимую конфликтность политической жизни.

Необходимо уточнить, что в политическом плане тезис, согласно которому демократии становятся «неуправляемыми» по причине того, что они «перегружены» требованиями народа, первоначально разрабатывался в довольно узких кругах — таких как Трехсторонняя комиссия. К на­чалу 70­-х теоретики Трехсторонней комиссии, среди которых выделяется прежде всего Сэмюэль Хантингтон (известный как автор учения о «столкновении цивилизаций»), задаются вопросом о том, насколько проблематично управлять сообществами, члены которых отличаются «иррациональным» или, во всяком случае, непредсказуемым поведением. Число членов Трехсторонней комиссии — около 300. Большинство из них являются руководителями тех или иных предприятий, которые прекрасно осознают, что взаимозависимость экономик различных стран все возрас­ тает. У них вызывают беспокойство возможные «демократические выхлопы» — такие как забастовки, выступления профсоюзов, социальные льготы и свобода мнений. Их вы­ вод сводится к следующему: «кризис» демократии объясняется в конечном счете тем, что народ пытается демократически вести себя в условиях демократии 4 — однако делает это совершенно наивным образом. Из этого они заключают, что демократии, становясь «неуправляемыми», должны различным образом управляться извне.

Таким образом, именно с этого времени либеральные экономисты более не ограничиваются определением управления как суммы диспозитивов, используемых предприятиями в целях сокращения затрат на торговые сделки. Англосаксонская наука администрирования делает управление частью «management public», то есть включает его в область применения к публичной сфере принципов частного хозяйствования. Именно эта идея будет преобладать параллельно с первыми «глобальными доктринами», озвученными накануне «нефтяного краха» 1973 г. в ходе дебатов о «качественном управлении».

В 80-­е годы принцип «муниципального управления» (или «городского управления») принимается английскими консерваторами из окружения Маргарет Тэтчер: чтобы возместить недостаток общественной деятельности, позволить государству «избавиться от себя самого» и выйти на более высокий уровень рентабельности, всевозможные общественные службы были перенесены в частный сектор. реорганизованные таким образом муниципалитеты апеллируют теперь не к государству, но к различным ассоциациям и частному экономическому сектору. Именно от этого эксперимента берет начало то, что во Франции получило на­ звание «нового общественного менеджмента» органов местного управления. Последний стал матрицей для развития «общественно­политической экспертизы» — сферы «публичной» политики, которая чем дальше, тем менее заслуживает этого имени.

Поворот происходит в 1990­-е годы, в результате про­ вала политики разгосударствления, инициированной наиболее либеральными из правительств. Здесь мы присутствуем при рождении новой, неоинституционалистской парадигмы, которая уже не столько требует ограничения вмешательства государства, сколько призывает последнее воспользоваться теми ресурсами, которыми оно располагает, в целях создания благоприятной среды для частных инвестиций. «Качественное управление» в этом случае означает совокупность мер, которые государство в состоянии применить для установления подлинно рыночных сообществ. Мы еще вернемся к этому пункту.

Прогрессирующая финансиаризация капитала приводит к резкому повышению зарплат руководителей предприятий (система stock­options), к общей дерегуляции — особенно в банковском секторе — и к невиданным доселе биржевым избыткам. Финансиаризация того, что теперь называют «турбокапитализмом», позволяет, кроме того, осуществлять внутри компании передачу власти от управляющих к акционерам, ориентированным лишь на рост собственных дивидендов. Под действием тройного эффекта — мондиализации, финансиаризации капитала и ускоренной циркуляции капиталов — акционеры требуют выработки новой модели «управления предприятием», которая позволила бы защитить их вклады. Corporate governance появляется, таким образом, как способ вновь завоевать доверие вкладчиков (shareholders) и других партнеров, которых затронули многочисленные финансовые скандалы 5.

Однако именно мондиализация — в той мере, в какой она придает международное измерение практически всем сферам публичной жизни — позволит ключевым моментам управления обрести планетарный характер. И действительно, с началом процесса глобализации в правящих кругах было решено уточнить «правила игры»6. Проблема состоит в том, что в демократической системе правила игры упираются в избираемых политических управляющих. А в перспективе управления ничего подобного уже быть не может. не только избираемые политики заведомо исключены из игры, но и государства, ограниченные территорией и обязанные в первую очередь отстаивать свои национальные интересы, подпадают под подозрение — под предлогом, что их бюрократический аппарат недостаточно компетентен для функционирования в рамках мирового порядка. Именно в этом контексте будут возникать многосторонние негосударственные действующие лица, которые смогут сосредоточить в своих руках значительные властные ресурсы.