Что-то кольнуло в сердце.

— Нет, ты же не думаешь… не думаешь, что я… что мы…

— Мою жену также тошнило. По утрам, от определенных продуктов, — пожал плечами Воровский.

Я испугалась. Так сильно, что язык онемел и почти не ворочался во рту.

— Миша, у меня никого, кроме тебя не было… — чуть не плача, бросилась к нему и зачем-то схватила его за руки.

Он заглянул мне в глаза.

— Я знаю, Лиза… — успокаивающе погладил меня по спине. — Пойди, сделай в ванной комнате тест. Чтобы знать наверняка.

Я растерянно посмотрела на него. Сглотнула.

Мысли, жуткие, одна страшнее другой, вертелись в голове. Дрожащей рукой сжала упаковку с тестом.

— Пойти с тобой? — приподнял бровь Воровский.

— Н-нет… я… сама…

— Тогда иди. Я пока сделаю нам завтрак.

Я так напугалась, что у меня подгибались колени. Если тест окажется положительным, моя жизнь уже никогда не будет прежней. А если меня все же посадят? Что будет с ребенком в этом случае?

Процедура заняла всего несколько минут. Но за эти минуты перед моими глазами пролетела целая жизнь. Спина взмокла от ужаса – на тесте медленно проступали две полоски. Я залетела.

— Ладно, — согласно кивнул Воровский, когда я, едва перебирая ногами, вернулась в столовую. — Положительный, значит, так должно быть.

Я села на стул у стола и всхлипнула.

— Лиза, ну, что ты? — засуетился он. — Будет, и хорошо…

— А если меня посадят?! Что тогда?! Что с ним будет?!

Воровский задумчиво потер подбородок. Потом положил руку мне на спину и осторожно погладил.

— Слушай… есть у меня один план… После завтрака съезжу к следователю, попробую поговорить.

— О чем? — напряглась я.

— О твоем муже. Попробую закинуть удочку с наживкой.

— И меня будут допрашивать?!

— Возможно, придется дать показания. Расскажешь все, до того момента, как тебе на сотовый телефон пришло сообщение от секретаря Азуле. Потом за тобой никто не приехал, а вечер мы провели вместе у меня дома. Камеры наблюдения, что работают у твоего подъезда, пересмотрели и все удалили. Марк позаботился об этом. Нам придется просто вырезать из показаний кусок с того момента, как тебя посадили в машину и до того, как ты оказалась у меня дома. У следователя есть кое-какие проблемы в личной жизни. Возможно, это тоже сыграет нам на руку.

— Что за проблемы?

— У него больной ребенок. Лечить надо в Германии, а денег на лечение нет. Возможно, нам удастся взаимовыгодно договориться. А еще, мы уедем из города, Лиза. Нам придется затеряться. Твой муж сумасшедший убийца. Я не собираюсь подвергать нас опасности.

Мы пытались завтракать, но мне кусок не шел в горло. Сложившаяся ситуация нависла над моей головой, будто Дамоклов меч. Почему форс-мажор происходит именно тогда, когда это нужно меньше всего?

После завтрака Воровский собрался и уехал. Я снова осталась наедине с тошнотой и своими кошмарами. Я чувствовала себя жалкой и раздавленной.

Закрывшись в ванной комнате, включила горячий душ. Сползла по стене и горько плакала, сидя на полу под бьющими в лицо струями.

Следователь Андрей Пригожин подошел к окну в своем кабинете и ослабил галстук. Ему казалось, что резко кончился кислород, и стало нечем дышать. Последний банк только что прислал отказ на его запрос о потребительском кредите.

Пригожина учили быть честным. На юридическом факультете, куда его отчаянно пихал отец, позже на службе в уголовном розыске. «Нет ничего страшнее, чем запятнать честь своего мундира!» — говорили в его семье. С уставом службы в доме Пригожиных ложились засыпать, с уставом просыпались утром, чтобы идти на работу, вершить правосудие.

Только совсем недавно Пригожин понял – честь мундира, это еще не все. Он отчаянно осознал это после того, как его маленькому сыну поставили страшный диагноз – рак. Откуда опухоль появилась у четырехлетнего малыша, одному Богу известно. А Его пути, они неисповедимы. Только где взять денег на операцию, когда в кредите отказал последний коммерческий банк? Банки не хотели связываться с честными сотрудниками уголовного розыска. Вдруг что пойдет не так? И банк закроют,  и сотрудников вместе с владельцем пересажают.

Отчаяние захлестывало Пригожина с головой. Тесть выставил на продажу квартиру, чтобы оплатить первую операцию. Квартира продалась, тесть с тещей переехали к Пригожиным в ипотечную хрущевкую двушку. В тесноте, да не в обиде, как говорится.

Операция прошла успешно. Но первая радость сменилась отчаянием – сыну предстояло длительное лечение в Германии, и таких денег не было. Сегодня Пригожин впервые не пришел домой ночевать. Накануне предпоследний банк отказал ему в кредите. Он солгал жене, что есть дела по службе, а сам заперся в кабинете и выл от бессилия. Он не мог вернуться домой и сказать ей правду – денег на Германию не будет.

В дверь постучали.

— Что еще? — вздрогнув от неожиданности, раздраженно рыкнул Пригожин.

В дверь заглянула дежурная Галина. С Галиной они знали друг друга очень давно, и даже дружили. Она знала, что у Пригожина болеет сын.

— Вы бы домой съездили, Андрей Борисович, — тихо произнесла женщина.

— Нечего мне там делать! — резко оборвал ее он.

— Может, чай приготовить? Я колбасы купила, докторской… нельзя же так. Вы сутки почти ничего не ели.

— Уйди, Галя! Вон уйди! — заорал Пригожин. 

Позади Галины мелькнул мужской силуэт. Пригожина передернуло – он узнал одного из свидетелей по делу проклятого француза. Он ненавидел этого свидетеля. Ненавидел всей душой и сердцем. Такие, как этот свидетель не знают, куда девать деньги. А у него сын никак не может пойти на поправку из-за проклятых полутора миллионов рублей, которых не хватает на лечение. Рак коварен – упустишь момент, и потом уже не справишься с болезнью.

— Здравствуйте, — первым заговорил Воровский.

— Иди, Галя! — погнал прочь дежурную Пригожин. Та послушно растворилась за дверью.

— У вас есть ко мне какое-то дело? — поднял воспаленные от бессонницы глаза на ненавистного посетителя он.

— Я хочу с вами поговорить.

Пригожин набрал в легкие побольше воздуха. «Честь мундира», — одернул себя. Нельзя ненавидеть посетителей только за то, что они зарабатывают больше тебя. Да и Воровский уже не владеет своими миллионами. Все, что у него осталось – это ночной клуб. Перед смертью Азуле успел его разорить.

— Присаживайтесь, — указал он Воровскому на стул для посетителей. Сам сел за стол.

«Был бы у меня собственный клуб, мой сын не страдал бы сейчас… я устроил бы его с женой в лучшую германскую клинику, и его бы вылечили», — против воли понеслись мысли в воспаленном от напряжения и бессонницы сознании.