Машинист захлопывает двери, и тут же раздаётся женский крик — в дверях застрял рюкзак. Двери открываются с громким механическим треском и лязгом.

— Выметайся! — кричит машинист, но она не выметается. Эта короткая пьеса проходит в бостонском метро по сотне раз в день.

Он снова закрывает двери и тут же запускает поезд, будто это космическая ракета. Наша неуклюжая толпа шатается и едва не падает.

— Эй, приятель, поменьше газа! — кричит какой-то парень машинисту.

— Иди в задницу, — отвечает машинист.

Я крепко держусь за шест из так называемой нержавеющей стали, но я уверена, что на самом деле он сплошняком состоит из микробов гриппа и штаммов вирусов, гепатита С и чёрной чумы. Духота невыносима, мои ягодицы взмокли в спортивных штанах, ноги плавают в лужах пота.

Я до сих пор не разглядела, здесь ли Пентхаусмен. Водитель поворачивает направо, я падаю на колени к женщине на сиденье, рядом с которым стою. Не сомневаюсь, что она не слышит моих извинений за визгом железных колёс, таким, будто рядом с нами мчится реактивный самолет. Выпрямившись и подняв глаза, я вижу, как тёмные стороны покрытого грязью туннеля исчезают в чёрном пятне. Мы подъезжаем к остановке «Тафтс Медикал», народу становится больше. Вновь взлетаем, вновь падаем. Шатаемся на остановке «Чайна-таун». Пара человек выходит, но набивается ещё целая толпа.

До сих пор его не вижу. Людей слишком много, а я не такого высокого роста, чтобы видеть поверх их голов. Мои ноги в этих резиновых сапогах промокли от пота. Я могу заболеть.

Огни Даунтаун-Кроссинг тускло освещают наше приближение. Пластиковые пакеты шуршат по полу рельсов. Я представляю, как толстые крысы быстро снуют, чтобы избежать железных колёс. С каждым резким толчком адской машины я стараюсь медленно приближаться к дверям, потому что не могу пропустить эту остановку. Не знаю, успею ли, потому что толпа студентов с рюкзаками не даёт мне пройти, и никто из них не двигается. Я толкаю одного из них локтем в руку; он смотрит на мою шляпу и усмехается, но не двигается. Я втыкаю ему в ногу каблук резинового сапога, он говорит — у тебя чего, глаза на сиськах? — а его друзья ржут как идиоты. Никто не шевелится. И вот мы резко останавливаемся, я падаю прямо на него, он говорит: Боже, леди! — но не делает ни шага вперёд, зато поворачивается, и его проклятый рюкзак, видимо, набитый всеми возможными книгами, какие продаёт его колледж, с силой бьёт меня в лицо, сбивая солнцезащитные очки и сильно вонзаясь в нос. Я корчусь от удара, потираю больную челюсть и нос, поправляю солнцезащитные очки. И я всё ещё глубоко в этой массе. По своему опыту знаю, что водитель не даст мне отсрочки на выход.

Несколько человек выходят, почти победоносно, как сперматозоиды, пробившие яйцеклетку, злорадствуя перед миллиардами неудачников.

Я смотрю сквозь руки, ягодицы и туловища и вижу руку машиниста на рычаге; он собирается закрыть дверь. Я прочно застряла посреди этих чёртовых рюкзаков. Я хочу крикнуть машинисту, но не кричу, потому что лучше всего было бы избавиться от Пентхаусмена в трясине оранжевой ветки — если он действительно где-то в этом море. Впрочем, я не возражаю, и если он последует в Даунтаун-Кроссинг, потому что я собираюсь вести двойную игру в конечном пункте назначения: на Южном вокзале. Но оказывается, мне не нужно кричать, потому что господь посылает мне ангела в лице мамаши с коляской.

— Эй, приятель, притормози! — кричит она. — Мне нужно выйти, и у меня ребёнок!

Машинист оборачивается, хмурится и кричит:

— Освободите даме выход! Я просил не толпиться! За мной едут другие поезда!

Вообще-то нет. А если да, то они такие же битком набитые.

— Иди в задницу, — советует тот самый парень, которому недавно идти в задницу велел машинист. Его приятели смеются. Машинист показывает им средний палец.

Политики получают откаты, а мы здесь вынуждены выживать.

Мамаша с коляской выходит, прокладывая путь и мне. Я пересаживалась на красную ветку на перекрёстке в центре города много раз, потому что это самый быстрый путь к Южному вокзалу, откуда я предпочитаю ехать до Нью-Йорка. Тут тоже сводящая с ума толкучка, все пихаются и снуют туда-сюда, но по крайней мере так быстрее, чем петлять по улицам Бостона, построенным безо всякой логики.

Я бегу, чтобы успеть на поезд до Южного вокзала, и запрыгиваю туда ровно в последнюю секунду. Обернувшись, вижу в окно соседнего вагона, что Пентхаусмен смотрит прямо на меня. А он хорош, думаю я. Мне даже хочется отдать ему честь, но я, конечно, этого не делаю. Я отвожу глаза и продолжаю делать вид, что не замечаю его присутствия.

Я вся взмокла, отчаянно обмахиваюсь рукой. Я пытаюсь заставить себя просто сосредоточиться на плане, на двойной игре, и не думать ни о чём другом. Я это усвоила, теперь оно со мной. Я снова слышу в голове голос тёти Вайолет: ты это усвоила, девочка, теперь оно с тобой. Она говорила мне это по любому поводу. Словарных диктантов, танцевальных выступлений, книжных обзоров, заполнения справок, чего угодно. Она говорила это, видя моё будущее, предполагая, что когда-нибудь я, как и она, окажусь в бегах. Ты это усвоила, девочка, теперь оно с тобой. Не дай никому себя поймать.

На каждой остановке заходит куда больше людей, чем выходит. Сдаётся мне, сегодня весь, мать его, мир едет на Южный вокзал. Когда мы наконец добираемся до места назначения, я выпрыгиваю из дверей, не оглядываясь на Пентхаусмена, и двигаюсь в направлении самого сердца вокзала.

Представьте себе авиационный ангар такой высоты и размера. Представьте, что есть несколько точек входа и выхода и они находятся среди постоянного потока людей, входящих и выходящих через главный вход со стороны улицы или в конце путей, напротив которого или чуть в длину непременно располагается футбольное поле. Представьте, что едва вы выходите, вас сразу же встречает мексиканский ресторан с одной стороны и аптека с другой. Кроме того, всё пространство усеяно киосками до такой степени, что, будь вы одним из голубей, смотрящих вниз с высоты, вы увидели бы неровный круг книжных лавок (открытых для внутренней части станции), газетных киосков, ларьков с пончиками, кренделями и прочим фастфудом, пабов и цветочных магазинов. Посреди всего этого великолепия возвышается чёрный электрический щит, который постоянно щёлкает, отмечая прибытие и отправление поездов. Под ним выстроились столы и стулья, тоже битком набитые. Здесь, возле чёрной доски, между ларьком с пончиками и пабом, я и останавливаюсь.

Проходит