Он вытащил ключи из кармана и кинул их мне.

– Тебя подождать? – обратилась я к его удаляющейся спине.

Он не обернулся.

– Не надо. Иди.

Сразу к машине я не пошла, сначала заглянула в магазинчик для студентов. Купила лимонад и толстовку с надписью «БРАУН». И сразу ее надела, хотя было не холодно.

Мы с Джереми сидели в машине и слушали радио. Приближались сумерки. Окна были опущены, и я слышала, как где-то щебечет птица. Скоро у Конрада закончится последний экзамен.

– Классная толстовка, кстати, – заметил Джереми.

– Спасибо. Я давно такую хотела.

– Я помню, – кивнул он.

Я прикоснулась к подвеске, намотала цепочку на мизинец.

– Интересно… – начала я и не договорила, ожидая, что Джереми подхватит мою мысль, спросит, что меня заинтересовало. Но нет. Он ничего не спросил.

Он молчал.

Вздохнув, я выглянула в окно и все же спросила:

– Он когда-нибудь меня вспоминает? В смысле, он что-нибудь про меня говорил?

– Не надо! – оборвал меня Джереми.

– Чего не надо?

Я обескураженно повернулась к нему.

– Не надо меня об этом спрашивать. Не спрашивай меня о нем!

Джереми говорил резким полушепотом, каким никогда прежде со мной – и, насколько я помню, вообще ни с кем – не разговаривал. На скулах его ходуном ходили желваки.

Я отшатнулась и вжалась в сиденье. Он словно влепил мне затрещину.

– Да что с тобой?

Он открыл рот – может, хотел извиниться, а может, и нет – но передумал, наклонился ко мне и потянул к себе – будто магнитом. А затем поцеловал, крепко, царапая щетинистой кожей мои щеки. «Наверное, не успел утром побриться», – промелькнуло у меня в голове, и… Я целовала его в ответ, закрыв глаза и запустив пальцы в мягкие светлые волосы. Он целовал меня так, словно тонет, и я – его воздух. Страстно и отчаянно – ничего подобного со мной еще не случалось.

Вот что имеют в виду, когда говорят: «Земля остановилась». Словно мир за окнами машины, за границей этого мгновения, не существует. Есть только мы.

Когда он отстранился, я заметила, как расширились его зрачки и затуманился взгляд. Он моргнул и откашлялся.

– Белли, – произнес он растерянным голосом. И больше ничего, только мое имя.

– Ты еще…

Надеешься? Думаешь обо мне? Хочешь меня?

– Да, – хрипло отозвался он. – Да, я еще.

И мы вновь целовались.

Он, очевидно, издал какой-то звук, потому что мы оба одновременно подняли головы.

И отпрянули друг от друга. Снаружи – у самой машины – застыл Конрад и смотрел прямо на нас. Лицо у него побелело.

– Нет, не останавливайтесь, – выдавил он. – Я вам помешал.

Он резко развернулся и пошел прочь. Мы с Джереми в молчаливом ужасе уставились друг на друга. Через мгновение я рывком распахнула дверцу и выскочила из машины. Ни разу не оглянувшись.

Я побежала за Конрадом, зовя его по имени, но он не обернулся. Схватила его за руку, и только тогда он наконец посмотрел на меня, но в глазах у него плескалось столько ненависти, что я невольно поморщилась. Но разве я, в каком-то смысле, не к этому стремилась? Разбить ему сердце так же, как он разбил мое? Или, может, всколыхнуть в нем хоть какие-то чувства ко мне кроме жалости и безразличия. Заставить его почувствовать хоть что-нибудь, что угодно.

– Значит, теперь тебе нравится Джереми?

Он намеревался вложить в голос иронию, издевку – и ему это удалось, – но получилось еще и с обидой. Будто ему не все равно, что я отвечу.

Меня это обрадовало. И огорчило.

– Я не знаю. Если и нравится, тебе-то что?

Он пристально посмотрел на меня, затем наклонился и прикоснулся к подвеске у меня на шее. Той, которую я весь день прятала под одеждой.

– Если тебе нравится Джереми, зачем ты носишь мою подвеску?

Я облизала губы.

– Я на нее наткнулась, когда мы собирали твои вещи в общежитии. Она ничего не значит.

– Ты прекрасно знаешь, что она значит.

– Не знаю, – замотала я головой. Но я, разумеется, знаю. Я прекрасно помню, как он объяснял мне понятие бесконечности. Как нечто безмерное, один миг, непрерывно перетекающий в следующий. Эту подвеску для меня купил он. Ему ли не знать, что это означает.

– Отдай мне ее.

Конрад вытянул ладонь, и я увидела, что она дрожит.

– Нет.

– Она не твоя. Я тебе ее никогда не дарил. Ты сама ее взяла.

И я наконец поняла. Наконец осознала. Важно не внимание. Важен сам поступок, важно быть рядом. Одного намерения недостаточно. Во всяком случае, для меня. Больше недостаточно. Мне мало знать, что где-то в глубине души он меня любит. Надо произнести эти слова, показать, что человек тебе небезразличен. А он этого не сделал. Сделал недостаточно.

Я видела: он ждал, что я начну спорить, возражать, упрашивать. Ничего подобного. С замочком на шее я возилась, наверное, целую вечность. Неудивительно, ведь мои руки тоже дрожали. Но я все же справилась с цепочкой и положила на его ладонь.

На краткий миг по его лицу пробежала тень удивления, а затем оно, как всегда, приобрело отстраненное выражение. Может, мне показалось. Что ему не все равно.

Конрад сунул цепочку в карман.

– Тогда уходи.

Я не пошевелилась.

– Иди! – повторил он резко.

Я стояла деревом, приросшим к земле. Мои ступни примерзли к месту.

– Иди к Джереми. Это он хочет быть с тобой, – продолжал Конрад. – А я не хочу. И никогда не хотел.

Я, спотыкаясь, наконец бросилась прочь.

К машине я вернулась не сразу. Ведь мне предстояло немыслимое. Как смотреть в лицо Джереми после того, что случилось? После наших поцелуев, после того, как я побежала за Конрадом? Мысли так и крутились в голове, разрывая меня в клочья. Я то прикасалась к губам. То дотрагивалась до ключицы, где недавно висела подвеска. Я бродила по территории колледжа, но спустя некоторое время вернулась к машине. А что мне оставалось? Уехать, никому не сказав, я не могла. Да и домой ехать мне было больше не на чем.

Конрад, похоже, пришел к тому же выводу, потому что, подойдя к машине, я через открытое окно увидела его на заднем сиденье. Джереми сидел на капоте.

– Привет, – окликнул он меня.

– Привет.

Я помолчала, не зная, что делать дальше. Впервые наша телепатическая связь мне не помогла, потому что я понятия не имела, о чем он думает. Лицо его ничего не отражало.