Но при всем при этом красотка вовсе не давала никомуавансов. Ничего подобного. Ребята были неглупые и в таких вещах разбирались.Она вовсе не стремилась с кем бы то ни было из них закрутить – просто-напростопо исконному обычаю дочерей Евы дня не могла прожить, чтобы не рассыпать парыдюжин кокетливых улыбок, целя во всех индивидуумов мужского пола, находившихсяв пределах досягаемости…

Тем неприятнее было открытие, которое они однажды сделали.

Капитан, ухарь, вояка добрый и парень не промах насчетдамских сердец, красотку-таки уложил. Пользуясь тем, что на правах старшегообитал в доме – и еще тем, что Миклош примерно раз в неделю уезжал на пару днейв областной (или, как там выражались, комитатский) город, увозил какому-тоторговцу, старому деловому партнеру, свой кузнечный товар. В особенности косы.Косы были его, интеллигентно выражаясь, специализацией, Миклош ими славился навсю округу, на каждой ставил свое, особое клеймо, вроде старых оружейныхмастеров.

Так что получилось традиционно, словно в бородатом пошломанекдоте – муж уехал в командировку, а жена…

Они были разведчики, умели добывать информацию,анализировать наблюдения и делать выводы. Поэтому лейтенант сходу, безколебаний поверил своим ребятам, когда они с приличествующими случаюухмылочками, специфически приглушенными голосами сообщили однажды что «старшойогулял хозяюшку».

Ну, что тут было делать? Делать тут ничего не сделаешь. Каквыразился примерно в то же время по поводу схожей ситуации Иосиф ВиссарионовичСталин: «Что делать, что делать… Завидовать, вот что».

Их жизнь осложнилась этой самой эгоистичной, нерассуждающейзавистью. Они любили капитана, старшого, они с ним прошли огни и воды, развечто медных труб не испытали – но, хотя о том вслух ни разу не говорилось,ручаться можно, что во всех сердцах, опять-таки выражаясь высокопарно,поселилась потаенная враждебность.

Не настоящая, не большая, не та, что ощущаешь к врагу илихотя бы недоброжелателю с гражданки – просто-напросто то самое мужское чувство,многим прекрасно известное. Враждебная зависть, она же завистливая враждебность– ну, от перестановки слагаемых ни черта не меняется…

Вообще-то, их можно понять. Одно дело – завидовать законномумужу, скучному старому хрену, морде кулацкой, сладострастно-злорадно мечтая,чтобы и сюда побыстрее пришла коллективизация (благо местные партийныетоварищи, мадьярские сподвижники большевиков, уже готовились предпринятькакие-то телодвижения в этом направлении). И совсем другое – знать, чтокрасотку все-таки валяет посторонний, твой же собственный командир, по большомусчету, ничем не лучше тебя, прошедший теми же дорогами и теми же опасностями.Такой же. Только звездочек побольше и власти тоже. Не самая приятная жизненнаяколлизия, в общем.

Лейтенант был довольно откровенен спустя двадцать лет, благоразговор происходил под граненый. Поколебавшись чуточку, честно рассказал, какоднажды, в прекрасную лунную ночь, не выдержал, вышел во двор, подкрался кприотворенному окну и, презирая себя, но не в силах сойти с места, долго слушалохи-стоны и прочие постельные звуки, и перед глазами у него стояли цветныекартины, а мысли анализу не поддавались ни тогда, ни теперь. Он даже подумалоднажды в совершеннейшем смятении чувств, что неплохо было бы, как в старыевремена, вызвать капитана на дуэль – и шарахнуть промеж глаз граненой пулейдлиной с палец, за собственное ночное одиночество, за то, что эти женские стоныпринадлежали не ему…

(Я удивлялся его лицу. И меня не раз грызло нечеловеческое,жгучее любопытство: увидеть бы разок, что это была за красотка, способная этаквот ошарашить мужика, как дубиной по темечку, на всю оставшуюся жизнь. Что вней было такого, мать ее? Все мы видывали красоток – а некоторых даже имели, чегоуж там. Но чтобы вот так, с таким лицом через двадцать лет рассказывать пробабу – и ведь не пацан был мой рассказчик, не урод, покуролесил… Что в нейбыло, в этой черноволосой Эржи? Кабы знать…)

Да, а концовка в какой-то своей части тоже, пожалуй что, заимствованаиз анекдота. Возвращается однажды муж из командировки… Только анекдот – вещьвеселая, а там все было гораздо печальнее.

(И опять-таки, нужно было видеть лицо бывшего лейтенанта…)

Что-то ему не спалось, и он проснулся рано, по-деревенски, спервыми лучами солнышка, пока остальные еще дрыхли. Вышел из амбара, потянулся,полюбовался окружающим. Утро выдалось исключительно прекрасное и мирное: ниоблачка на небе, ни ветерка, все вокруг кажется особенно чистым и ярким, такчто душа замирает и лишний раз порадуешься, что уцелел на войне…

Дяди Миклоша как раз не было дома, отправился в очереднуюпоездку. Должно быть, прикидывал потом лейтенант, Эржи точно знала, что нынчеон возвращаться не намерен (точнее, полагала, будто знает). Вот они и решили…

Они определенно гуляли где-то в окрестностях, капитан иЭржи. Быть может, всю ночь. Наверное, тут и в самом деле было что-то от чувств.Наверное, им было мало постели – это ведь не главное в таких делах, еслиподумать – и они хотели гулять в самом романтичном и чистом смысле этого слова,держаться за руки, целоваться и что там еще…

Лейтенант видел, как они шли. Как держались за руки,улыбались беззаботно, отрешенно, устало. И от этого зрелища ему стало завидноуже по-настоящему, яростно. Потому что здесь были как раз чувства, а не простопривычное ерзанье на постели под охи-стоны…

Они его не видели. А лейтенант видел и их, и неведомо откудавзявшегося Миклоша, из-под густых бровей наблюдавшего за парочкой с такимлицом, что чертова мадьяра хотелось заранее, во избежание тяжелых последствийугостить доброй очередью из автомата. «Ну, в общем, ничего странного, –глядя в стол, говорил лейтенант, – любой из нас на его месте, обнаруживвдруг, что молодая красотка-жена не просто мнет постелю с посторонним хахалем,а еще и идет с ним под ручку ясным утром, с умиротворенным, довольным,отрешенным личиком, с неописуемой легкой улыбкой на губах… Любой из насвызверился бы…»

И они наконец-то увидели кузнеца, стоявшего со скрещеннымина груди руками, с каменной рожей, со зверским прищуром…

На лице капитана, лейтенант хорошо помнил, изобразилосьнекоторое смущение – любой ухарь и ходок в подобной ситуации будет хоть чуточкусмущен… Что до Эржи, та просто-напросто застыла на месте, как тот солянойстолб. И не успела убрать улыбку с лица.

Никто ничего не успел – ни эта пара, державшаяся за руки, нилейтенант. Никто ничего не успел предпринять.

Этот чертов мадьяр, хрен рогатый, медленно-медленно развелскрещенные на груди руки, а потом гораздо быстрее, как-то по-особомувыполнил ими странные, непонятные жесты – и справа послышался чистый, высокийжелезный лязг.

Лейтенант успел посмотреть в ту сторону. Там, у конюшни, устены стояли острыми концами вверх штук десять-двенадцать кос – еще неклейменых,вчерашнего производства, подмастерья их принесли вчера днем на глазахлейтенанта, оставили, чтобы мастер осмотрел и оценил, стоит ли клеймить…