– Ух, какой ты у нас сообразительный… – оскалилсяПогорелов. – А теперь лови мою мысль на лету… Мадьяр их убил – это факт.Убил их мадьяр косами – это тоже факт. Следовательно, эти факты и должны бытьотражены в бумагах. Только эти факты. А вот о том, что он кидал косы взглядом,писать, разумеется, не стоит. Запоминай накрепко. Ты вышел поутру из амбара понужде. И увидел, как эта падаль мадьярская, склонясь над бездыханными телами,втыкает в них новые и новые косы… Усек? Хорошо усек?

– Как-то это…

– Вернемся на исходные позиции, – с величайшим терпениемсказал капитан Погорелов. – Убийство есть убийство, так? И какая, побольшому счету, разница, рукой человек вгоняет нож в ближнего своего, иликолдовским взглядом? Один хрен – убивец он после этого… А?

– Ну, вообще-то…

– Убийца он, или кто?

– Убийца, конечно…

– В полном смысле?

– В полном смысле…

– Так что ж ты целку строишь, друже? – ласково спросилПогорелов. – Сейчас запишем все, как я тебе обрисовал… Мы что, шьем делоневиновному? Да ни хрена. Убивец он, твой мадьяр, доподлинный и натуральный. Адетали… Мы ж никому не врем, мы просто не доводим всей правды. Ни к чему такаяправда. Того, что есть, с лихвой хватит… А? Прав хитрожопый Погорелов?

– Прав, – вынужден был признать лейтенант.

– Вот то-то. Погорелов – это Погорелов, и пишется –Погорелов. А вы про меня сочиняете обидные загадочки – мол, чем особист отмедведя отличается… Садись. Излагай показания.

Уже минут через десять показания единственного свидетелябыли запротоколированы по всей форме. С довольным видом обозрев своехудожество, Погорелов тщательно сложил лист вдвое, уместил его всоответствующее отделение планшетки, и они вышли на солнышко.

– Кантуй родимого, – распорядился Погорелов.

Его кучер с автоматчиком, легко подхватив связанного порукам и ногам мадьяра, вмиг закинули его в бричку, и туда же поместилсяПогорелов – с видом уставшего, но довольного победителя.

– Ты командуй тут… – сказал он лейтенанту. – Вызовем,если что.

– Погорелов! – вскрикнул вдруг лейтенант.

Он и сам не мог определить точно, что именно хочет сказать.У него просто-напросто сидело где-то в глубинах организма тягостное, мрачноебеспокойство. Как заноза.

– Ну? – нетерпеливо обернулся Погорелов, уже былособравшийся скомандовать кучеру трогать.

– Погорелов, – сказал лейтенант, переминаясь с ноги наногу. – Ты поосторожнее с ним, кто его знает…

Погорелов кинул взгляд на лежавшего у него в ногахсвязанного мадьяра, ухмыльнулся и сказал чуть ли не покровительственно:

– Не ссы, разведка, и не таких упаковывали… Бывай!

Он толкнул кучера кулаком в поясницу, тот тряхнул вожжами,причмокнул, и сытые, красивые венгерские кони вмиг вынесли бричку со двора.

Строго говоря, у этой истории нет конца. Какого-либозавершения. Потому что никто и никогда больше не видел ни мадьяра Миклоша, никапитана Погорелова, ни сержанта-кучера, ни автоматчика из СМЕРШа. Первый так ичислится в бегах, а остальные трое – пропавшими без вести. Все они исчезливместе с бричкой – средь бела дня, на знакомой и безопасной дороге, нанеобозримых венгерских равнинах. В штабе дивизии они так и не появились,исчезли вместе с фасонной бричкой и красивыми конями из поместья какого-то толи барона, то ли графа.

Их искали долго и старательно. Не нашли. В одномлейтенант убежден на сто процентов: в тех местах, вообще в Венгрии не былоникаких таких вервольфов, никаких партизанствующих недобитков. К тому временивсех недобитков загнали за колючку.

А те четверо исчезли, как сквозь землю провалились.

Такая история.

( – Волосы у нее были черные, – говорит лейтенант,глядя сквозь меня. – Как антрацит. Глазищи огромные. И вот как-то так онашла, как-то так улыбалась… Оторопь брала. И сердце ухало куда-то, обрывалось…Зубы влажные, белоснежные, ровные… Ну, это все слова, а она была… такая…)

Он замолкает и смотрит назад. Я могу его понять. Я и сампорой вспоминаю другие черные волосы и черные глаза, но совершенно точно знаю,что у меня при этом никогда не будет такого лица…

Что же это за женщина была, черт возьми?

Она была. Такая…

Необыкновенное? На войне иногда случается такое, чтострашнее любого необыкновенного. Вот однажды я, к примеру, собственными глазамивидел, как мертвый солдат бежал в атаку. Верхнюю часть головы ему сбрилоосколком – а он еще метров двадцать бежал как ни в чем не бывало, потом,правда, ноги стали подкашиваться, посунулся в землю, затих…

Но тут нет ничего необыкновенного. Сплошная физиология. Мозгснесло, а тело еще дергается… Между прочим, такое случалось не так уж редко,подобное…

Но мы ведь не о том? Я единожды в жизни сталкивался с самойчто ни на есть необыкновенной вещью. И она была ничуть не страшная, скорее,смешная…

Это было уже в Германии. Я тогда служил в артполку, в званиистаршего лейтенанта. Оправлялся после ранения, и меня пока что держали в АХЧтыла. Административно-хозяйственная часть. Так-то я строевик, не подумайте, ссорок первого воевал. Нога у меня плохо заживала, не в санбате же кантоваться?

Одним словом, меня однажды послали посмотреть трофеи. Немцы,отступая, бросили несколько орудий. Нужно было посмотреть, нет ли исправных, сзапасом снарядов, которые можно использовать. На войне – самое обычное дело. Мыиспользовали иногда их пушки и танки, они – наши. Зачем добру пропадать,хозяйственно выражаясь? Лишняя пушка еще никому не мешала, а для бывалогоартиллериста освоить чужую технику нетрудно. Все то же самое, если подумать.

Мне дали пятерых бойцов, мы приехали на место. Там и в самомделе было не меньше десятка вполне исправных на вид пушек и несколько машин соснарядами. Явно драпал какой-то их артполк – причем так спешили, что ничего непопортили и не подорвали. Они иногда держались до последнего, а иногданавостряли лыжи на запад, чтобы если уж попадут в плен, то сдаваться союзникам,а не нашим.

Получилось так, что мы сидели и бездельничали. Насдоставили, а саперы задерживались. Такой у меня был приказ – не соваться ктрофеям, пока их не проверят саперы, нет ли мин. Иногда немцы устраивали такуюподлянку, если было время, и военную технику минировали, и всякие красивыецацки вроде аккордеонов и велосипедов. Иные клевали…

Приказ есть приказ. Мы сидели на обочине и курили. Точнее,не на земле, а на пушке. На стволе крупнокалиберной гаубицы, если точнее. Всеостальные орудия и грузовики стояли поодаль от дороги, а эта гаубица лежалапрактически на обочине. Я такие уже знал: тяжелая полевая гаубица образцавосемнадцатого года, калибром сто пятьдесят миллиметров. Когда их перевозили набольшие расстояния, ствол снимали с лафета и крепили на специальной орудийнойповозке. Вот ее, эту повозку, судя по картине, и накрыло бомбой. Она кувыркнуласьна обочину, ствол упал. Ну, сразу видно было, что нет там ни единой мины…