А однажды утром, когда я надевала жакетку, мешочек менявдруг кольнул. Будто оттуда высунулась острием иголка и уколола. Я сначала таки подумала – только, когда достала мешочек, не увидела никакой иголки илибулавки. И на ощупь ее не чувствовалось.

Потом пришли наши. В деревню я попала только недели черезтри. И что оказалось.

Берта теперь жила у деда Якуба. Хуберт ее сам привел однаждывечером, с тем очкастым учетчиком – тот и перетолмачил, что мол геррфельдфебель дарит собаку своему «егерю» и просит о ней заботиться как следует.

Баба Марьяна рассказала, как это выглядело. Тяжело. Виднобыло сразу, что Хуберту с собакой ох как не хочется расставаться, он долговозле нее сидел на корточках, обнимал, гладил. Потом пошел со двора, неоглядываясь. А Берта, хоть его и любила, за ним не кинулась – сидела, как напривязи, поскуливала…

На другой день мастерские разбомбили наши – в тот самыйдень, когда мешочек меня кольнул. Я так понимаю, и не сойду с этогомнения, что это был какой-то знак. Сигнал, что хозяин мешочка умер. Иначепочему?

Хуберт, конечно, погиб. Их там накрыло почти всех. Самолетовналетело много, это были не простые бомбардировщики, а те, что летают низко…Штурмовики, ага. Парни потом так и говорили – штурмовики. Там было пекло…Мастерские наши, как ни крути, были довольно крупным военным объектом. Вот понему и ударили со всем усердием… Все с землей смешали, абсолютно все. Я виделапотом – ужас… Ничего целого не осталось. Немцы кое-кого из своих похоронили, ноочень много так и осталось под развалинами – очень уж долго пришлось бы ихразбирать. Оттуда потом долго… пахло. Ну, и наши пришли очень скоро…

Баба Марьяна так и сказала: что Хуберт определенночувствовал. Вот и привел Берту. Иначе и она там осталась бы…

Я, помню, по молодости удивилась: если он чувствовал, чтослучится что-то нехорошее, почему же не ушел в тот день? Немцы размещались нетолько там, мог бы переночевать в другом месте…

Баба Марьяна посмотрела на меня свысока, как на убогонькуюумом, сказало что-то вроде:

– Когда так человек чувствует, это тебе не повестка, гдеобозначено и время и место… Он, может и знал точно, что ему подошел срок, новряд ли знал, когда…

Берта, кстати, у деда Якуба так и прижилась. Сдохла толькогоду в пятидесятом…

Что еще? Самое интересное, я до сих пор не могу взять втолк, помог ли мне мешочек и потом, или он уже не работал…

Когда пришли наши, с ними тут же появился участковый (он всювойну был в партизанах). У милиции, и у армии тоже, оказалось,давным-давно ввели погоны, а старую форму отменили, но новой у него не было, ион еще с месяц ходил по деревне в старой – со знаками различия на петлицах. Говорил,хочет показать, что вернулась настоящая власть, а в чем власть одета, это ужене так важно…

Он меня и отконвоировал к особистам. Или они были из НКВД?До сих пор не знаю точно, да это и неважно. Главное, они имели полное правоменя загнать туда, куда Макар телят не гонял…

Какая-то добрая душа просигнализировала и про меня – мол,крутила с немцами, глядишь, еще и на гестапо работала, одно от другого недалеколежит…

Может, это и политически неправильно, так говорить, но тедвое из органов были вроде Пауля – видные, молодые, наглые. Взяли меня в оборотсерьезно, с нецензурщиной: мол, рассказывай, как с немцами валялась, чему онитебя, шлюху, научили, как вербовали…

Со мной очень скоро приключилась форменная истерика.Понимаете, такого я не ожидала. Мало того, что от немцев жизни не было, так ещеи свои… Кричала что-то сквозь слезы: мол, я же не виновата, что они хотели комне под юбку залезть, проверьте, я еще девушка…

Один, тот, что сволочнее, так и оскалился:

– Что же ты думаешь, и проверю. Лично. Прямо здесь будем иликак?

Второй был чуточку подобрее. Он посидел, подумал, да и повелменя к их военврачу. Ну, та проверила… Второй с ней пошептался и определеннопоскучнел. Покурил, еще подумал, потом говорит:

– Ладно, мотай отсюда, соплюшка, твое счастье…

Нет, конечно, не все у них было сволочи. Но ведь могли в двасчета и оформить дело, начихав на их собственного военврача с ее проверкой…Всякое тогда случалось. Иногда под статью о пособничестве попадали люди,которые ничего такого и не сделали – ну, например, просто работали на железнойдороге, там же, где и до войны. Нужно же было детей кормить? Я не спорю, насчетполицаев все было правильно, но вот стричь всех под одну гребенку – это,по-моему, чересчур. Нашу соседку забрали за то, что шила платья немкам. Но надоже ей было чем-то детей три года кормить? Какое тут пособничество? Немки были ине военные вовсе…

Но меня выпустили. И больше не тревожили. То ли это мешочекпомог, то ли человек попался не злой.

Вот и все, наверное… Нет. Попозже, месяцев через семь, на свадьбе…Старшая сестра моей подружки выходила замуж. Меня тоже позвали.

И участковый сидел. Не по службе, а как свой, деревенский.Так вот, ближе к вечеру, когда все уже приняли самогона как следует, он меняотозвал в угол и начал так осторожненько, издали:

– Слушай, Надька… Ты, говорят, знала этого черта ветеринара,Хуберта?

Я поначалу испугалась, не поняла, к чему это он. Прикинуласьдурочкой: мол, знать не знала, ходил вроде какой-то… Таскал насильно деда Якубана охоту, места показывать. Как тут деду отказаться? Немец ведь…

(Между прочим, самое интересное, ни деда Якуба, на бабуМарьяну ни за какое такое «пособничество» не таскали вовсе. По-моему, никто наних так и не настучал – ну, к бабе Марьяне у деревенских всю жизнь было особоеотношение, уважительное… Вот на ту соседку, что пускала этого очкастого,настучали, хотя она была самая обыкновенная баба и на гестапо уж наверняка неработала. Так и пропала…)

Участковый, по его виду, был определенно разочарован. Но вседопытывался: мол, не замечала ли я за этим Хубертом каких-нибудь странностей?Не знал ли он чего такого?

Я так и чешу: знать не знаю, откуда? Участковый постоял,покачался (он уже был крепенько поддавши). И произнес с такой жуткой обидой,что мне это надолго запомнилось:

– Смейтесь-смейтесь, а без ведьмачества тут не обошлось. Я жпо нему тогда, в лесу, стрелял трезвехонький, твердой рукой, с двадцати метров.Целый диск высадил, и все равно – ушел… Заговоренный, сволочь, точно…

Участковый был наш, деревенский, здесь и вырос. Относилсясерьезно ко многому из того, во что городские плохо верят…

Больше мы с ним про это не говорили. И больше ничего такогосо мной в жизни не приключалось.

Мешочек? Я уже не помню, куда он запропастился и когда.Оказалось однажды, что его нигде нет, как ни искала. Был – и пропал.

Вот и вся история про Хуберта.