– В левой, Федя?

Угадала бабушка!

– Вот она, книжка твоя сберегательная!

– Слава тебе господи, Феденька!

Захвалила бабушка безнаказанно Господа Бога этого… Чудеса – они сами по себе случаются. Неожиданно…

…Это я ее вообще-то, бабушка, на дне маски ныряльной нашел…

Вот сидим тут мы с бабушкой, нетрудоспособные лица маломощущие…

– Что такое маломощущие?

– Малоимущие.

– Мало что?

– Мало есть чего, Федь.

Это точно, мало есть чего нам с бабушкой. Одни макароны. Крупу с шубами моль поела, а запасы все наши консервные в дачном погребе до весны…

– Почему нетрудоспособные? Притворяемся?

– Федя, хватит, сказала, тшшш!..

Ясно, что притворяемся, по бабушкиным глазам…

– Да почему же, Федь, притворяемся? Ты вот учишься, я на пенсии.

– Ну и что?!

– А то, Федя, что кормильца нет…

– Тут нам, бабушка, с тобой его не дадут…

– Кого не дадут?

– Кормильца. Сама видишь, ни один еще назад с кормильцем не вышел.

– Вот что, Федя, если хочешь луноход, помолчи.

У меня просто внутренний голос случайно вырвался:

– Вот зачем ты на меня эту курточку дряхлую нацепила!!!

Много мух у них в этом учреждении, чем на почте, больше так точно. Аж заснешь с ними за компанию. Я давно замечал за мухами, что они убаюкивают. Усыпляют бдительность, голос совести притупляют…

Только подпись осталось поставить нам с бабушкой у самого главного.

– И зайдем – молчи, слышишь, Федор?

Если «Федор», то дело серьезное. Если ради мы лунохода здесь с бабушкой, из меня клещами слова не вытянут!

«Я на вас буду выше жаловаться, я на вас управу найду!..» – так сказал один, выходя…

«Ищите. Жалуйтесь», – из страшного кабинета разрешили ему. Потому, я думаю, разрешили, что выше кабинета этого только Ленин, а к нему-то очередь подлинней…

Наконец-то! Сейчас мы с бабушкой!

И как раз раскраска закончилась… то есть есть в ней еще, конечно, что не раскрашено, но где вы видели человека нормального, чтоб принцесс раскрашивал вместо танков? А вот эта тетя, она же, бабушка…

– Тетя! Стой! Ты сзади пришла!!!

– Федя… сядь!

– Не поставил, да?

– Не поставил, Федь…

– И куда теперь пойдем с тобой, бабушка?

– Да куда пойдем? Домой, Федя…

– Может, бабушка, в мавзолей?

А вот правильно поет любимый мамин (кроме папы) поэт Высоцкий Владимир. Коридоры кончаются стенками, а туннели выводят на свет. Должен быть свет в конце туннеля всякого, должна где-то включаться лампочка! Понимать должен разницу между коридором и туннелем, бабушка, человек! Где тупик, понимать еще до того, как три раза врезался.

Понимать, чего ради его будильником ни свет ни заря по ушам и в школу, как фрица пленного, гонят! Я ребенок, бабушка, а не фашист, первоклассник, а не убийца!

Ото всех подъездных дверей, через дождь, по слякоти, по метели, в снег, в стужу лютую, как разбитую Наполеонову армию, в шубах, валенках, в три погибели под портфелем, против ветра и смысла всякого тянут за руку, волокут, на убой ведут человека в школу!

Почему из огня да в полымя? Почему, только сделай пару первых шагов, «агу» скажи, проползи по коридору на кухню по стеночке, и уже пропал? И уже схватили, скрутили, посадили в манеж?!

И уже одна мысль – одна! – шесть бессонных дней, шесть темных ночей, что когда-нибудь, хоть когда-нибудь! – воскресеньем без понедельника кончится все это ненавистное дело!..

* * *

– Вот, к примеру, скажем, учится, бабушка, человек. Не на одни пятерки, конечно, учится он, но уж тут извините. Так вот. Учится человек этот, учится, он старается, из сил выбивается, день учится, другой учится, третий учится, год учится, два учится, десять учится, а потом?

– А потом в институт, Федь, даст Бог, поступишь.

– А что, в институте уже не учатся, бабушка?

– Почему не учатся? Учатся.

– Сколько лет?

– Шесть лет, Федь, по-моему, теперь в институте учатся.

– И того шестнадцать лет, жизнь целая. Столько кошка не живет даже, бабушка, сколько учится человек. Ну да ладно. Вот прошли эти, скажем, шестнадцать лет, что потом? Научился он уже или нет?

– Научился.

– И печать поставят ему в дневник, что всё?

– Что – «всё»?

– Ну, что всё! Что потом уже можно не учиться больше ему, не вставать вот так, на ночь глядя?

Никуда не ходить? Денег платят за то, что учился он столько лет, человеку?

– Кто же будет тебе, Федь, просто так платить, что учился? Учатся для чего?

– Да, для чего?

– Чтоб специальность, Федь, получить, работать пойти…

– А вставать во сколько, когда работаешь?

– Как сейчас примерно вставать. Я вот, Федь, на заводе когда работала, в пять вставала.

– Повезло…

– Что ж тут, Федь, повезло, еле встанешь, глаз не разлепишь… тьма тьмущая…

– Ну и горазда же спать-то ты была, бабушка! Даже я до пяти, наверное, уже сам бы выспался.

– Да утра пяти, а не вечера…

– ПЯТЬ УТРА?!

Плохо дело…

– И долго работать потом еще так вот, бабушка, чтобы всё?

– Да что всё-то, Федь, что ты хочешь, чтоб всё, не пойму?

– Неужели нельзя до того научиться, чтобы хоть вставать, когда хочется? Чтоб в дневник отдельной графой личное разрешение: «ДОУЧИЛСЯ»! Или так: «ДОУЧИЛИ»!

– Ты уморишь, Федя, меня… доучился он, доучили…

– «Доучился, чтоб не вставать»! Еще жив, а вставать не нужно уже! Если ты хоть минутку подумаешь, то поймешь, что каждый, без исключения, человек о таком разрешенье мечтает с самого детства!

А если нечего ждать впереди хорошего, то зачем тогда это мне?

Мне какая разница, что всю жизнь руки мыл, зубы чистил, завтракал, обедал и ужинал? Никогда не хотел ни того, ни другого, ни третьего?! На одних конфетах, с руками грязными, ногтями не стриженными, не чистя зуб, мог бы хоть всю жизнь запросто с удовольствием продержаться!

– А конфеты на что покупать? За работу, Федь, деньги платят. Чем ученей человек, тем повыше. Да и пенсия будет больше…