– Наверное, это страшно? – спросила Ася, потому что нужно же было что-то сказать. У нее на языке крутились совсем другие вопросы, но задавать их она боялась.

Светлана сделала глоток чая.

– Чай у них – дерьмо. Кофе хочу жуть как. Но для ребенка вредно. Никогда не делаю ничего, что вредно для бебика. Вот и кофе в третьем триместре в рот не беру. А что сестра твоя, – Светлана перешла на «ты», – почему отказалась от ребенка?

Ася забормотала что-то насчет депрессии, вызванной беременностью, что, когда сестра одумалась, было уже поздно – ребенка усыновили. И что она, Ася, пытается хоть что-то узнать, но бесполезно.

– Конечно, бесполезно! Для таких чистоплюев, как ты, однозначно бесполезно. Просто с этими сволочами нужно разговаривать на их языке! – Щеки у Светланы разгорелись, глаза заблестели.

«Беременные не должны доводить себя до такого состояния», – вспомнились слова Рины.

Но Светлана уже взяла себя в руки.

– Мой тебе совет: возьми какого-нибудь мужика поамбалистее и поезжай в Андреевский дом малютки. Бабка-директриса еще та трусиха. Мигом все расскажет. Это же от нее я узнала, где искать дочку Мадлен.

– А кто такая Мадлен? – Вообще-то, Ася хотела сказать, что старая директор умерла. Вопрос про Мадлен вырвался сам собой, и, как оказалось, не зря. Он стал золотым ключиком к откровенности Светланы.

– Мадлен – та еще стерва. То есть поначалу я не знала, что она стерва. Думала, что счастливая баба, отхватившая богатого папика. А потом… Ладно, принеси мне кофе, – Светлана махнула рукой официанту, сонно отиравшемуся у барной стойки. – Только не растворимого. Эспрессо.

По этому резкому взмаху и беспричинному отступлению от позиции «не навреди малышу» Ася вдруг поняла, что Светлана привыкла пользоваться своей постоянной беременностью, манипулировать с ее помощью окружающими, вызывая у них сочувствие и желание в лепешку разбиться, но оказать любую, посильную и не совсем, помощь.

«Вредно же!» – хотела сказать Ася, глядя, как Светлана поднесла к губам маленькую чашечку с кофе. Но она понимала – одно слово, и Светлана пожалеет о своей откровенности. Допьет кофе и уйдет, унося с собой так и не рассказанную тайну Агнии. И поэтому Асе оставалось молчать и гипнотизировать собеседницу умоляющим взглядом.

– Вы так и не рассказали…

– Ты, – поправила Светлана, ставя пустую чашку на стол. – Давай на «ты».

– Ты так и не рассказала, за что тебя прокляла мать.

– Ты, наверное, подумала, что за проституцию? – Светлана заглянула в чашку в надежде отыскать в ней хоть глоток кофе и разочарованно поставила ее на стол. – Это, конечно, тоже было. Но тут мать глаза закрывала – сама небось по молодости баловалась. Сначала я, как водится, сходила замуж. Восемнадцать стукнуло – и вперед, в дамки. И что? Сменила шило на мыло. Пьющих отца и мать обменяла на таких же свекра и свекруху. Муженек мой, Пашка, тоже не дурак был выпить. А как напьется, так начинает: давай ребенка сделаем. Это он так секс называл. Вроде как прилично звучит – давай сделаем ребенка. А куда его делать? Еще одного алкаша? У меня из-за этих слов прямо отвращение какое-то к процессу производства детей выработалось. Постепенно и сама начала к бутылке прикладываться.

А тут однажды поехали мы с мужем в Рослань, свекрови за подарком. Сорок пять ей исполнялось. Она все еще говорила: сорок пять – баба ягодка опять. А какая она ягодка? Картофелина сморщенная. Так нет же! «Купите мне духов французских, – говорит. – Самых настоящих. «Шанель». Всю жизнь мечтала».

Зашли мы с Пашкой в Рослани в магазин парфюмерный. Нашли «Шанель». Постояли у витрины, посмотрели на ценники. Пашка говорит:

– Пошли на рынке купим. Там дешевле.

А тут девушка к нам подходит, вся из себя. Не из продавцов. Покупательница.

– Светка, – говорит, – ты?

Я смотрю, а это одноклассница моя бывшая, Маринка. Ни красотой, ни умом особо не блистала, но после девятого класса уехала в Рослань поступать на бухгалтера. Видно, хорошо бухгалтеры получают, раз она по таким магазинам ходит.

Ну, я в грязь лицом ударить не собиралась.

– Я, – говорю. – Вот, приехали свекрухе за подарком на день рожденья. На юбилей.

А Маринка посмотрела на меня внимательно-внимательно и говорит:

– Слушай, Светка, дело у меня к тебе на сто тысяч рублей.

– Так уж и на сто! – говорю, а сама прикидываю: на сто тысяч рублей можно пол этого магазина скупить, и еще на колготки новые останется. На всякий случай шепотом, чтобы Пашка не слышал, предупредила: – Только с мужиками спать не буду.

– Спать точно не придется. Может, посидим, поговорим? – Маринка косо так на Пашку посмотрела, мол, третий лишний.

Я Пашке мелочи сунула – на пиво. Договорились через час у магазина встретиться. Он поныл немного, мало типа, но свалил.

Пошли с Маринкой в кафе. Чашка кофе – вот такая пиндюрка – семьдесят рублей. Нет, мы дома тоже кофе пили. Растворимый. Так проще. Я хотела сахара по привычке сыпануть, а Маринка говорит – нет, сахар вкус забивает. И попросила воды принести стакан. Правильно, говорит, выпить глоток кофе и водой запить. Тогда новый глоток – новое наслаждение вкусом. Мне тогда таким бредом показалось. Попробовала кофе – горечь! А теперь скучаю по его вкусу. Как рожу – каждый день буду пить. На Зайцева классная кофейня. Я даже мимо нее не хожу сейчас, чтобы не расстраиваться. Он же чувствует, когда я расстраиваюсь. По идее, его чувства не должны меня особенно волновать, но все-таки волнуют.

– Почему же не должны?

– Да потому. – Светлана немного помолчала, а потом выпалила: – Не мой это ребенок. Я – сурмама. Работа у меня такая. Мы ж с Маринкой, когда пили кофе, она рассказала, что работает в агентстве суррогатного материнства. Клиенты – в основном иностранцы, хотя и наши попадаются. Но редко. Слишком дорого. Рассказала, что почем – родители ребеночка каждый месяц деньги платят, квартиру снимают, еду покупают хорошую. Иностранцы некоторые даже воду в бутылках свою привозят, чтобы мамочка не пила что попало. Для меня это все как-то дико было, хотя денег хотелось. Просто жуть как хотелось. Договорились, что я подумаю, обсужу с Пашкой и в понедельник приеду к Маринке на работу.

А в воскресенье у свекрухи был юбилей. Напились все почем зря. Я полдня готовила с юбиляршей бок о бок, намаялись. Как гости разошлись, убирать уже сил не было. Попадали кое-как в койки свои. Тут Пашка и ну ко мне подкатываться: давай сделаем ребенка. И локтем в бок пихает так потихонечку, мол, давай.

Я его сильнее пихнула, отвали, мол. Он тут же захрапел. А с меня хмель слетел. Всю ночь лежала и думала. Чем вот так жить, лучше действительно рожать детей для других. Ни клята, ни мята и с деньгами. И главное – без секса этого идиотского.

Утром встала – посуды грязной горы, а мне хоть бы что. Собрала вещички, пока никто не видел, все деньги, что были, в карман сунула и уехала в Рослань. В городе была в полдевятого, а центр открывался в десять. Я на скамейку села, стала ждать. Тут меня Мадлен и увидела. Она с мужем своим приехала проконсультироваться насчет суррогатного материнства. Увидела меня и, еще даже не зная, кто я такая, в голове своей решила – это будет моя сурмама. Похожа я будто на какую-то ее дальнюю родственницу. Так мужу и сказала. А он привык все капризы своей жены выполнять. Но это все было гораздо позже. А поначалу пришла Маринка, отвела меня к доктору, и тут мне дали от ворот поворот. Оказывается, для того чтобы участвовать в программе суррогатного материнства, нужно иметь хотя бы одного собственного здорового ребенка. А у меня ни одного. Так вроде все подходит – возраст, резус положительный, а детей нет. Обидно стало до ужаса. Иду, слезы на кулак наматываю, костерю себя почем свет, почему на Пашкин призыв не отозвалась и не обзавелась ребенком. Маринка меня успокаивает – какие, говорит, твои годы. Иди быстренько рожай и возвращайся. У нас с каждым годом число желающих растет. А я как подумаю, что посуду вчерашнюю так никто и не помыл, меня дожидаются, так всю корежит прямо.