нутро вызвало ответ. — Да, когда придет время, если это будет означать, что ты позволишь мне вернуться к моей семье, я помогу тебе привлечь его к ответственности.

Молчаливое лицо Александра расплылось в улыбке, от которой у меня перехватило дыхание. Он убрал руку с моей шеи, скользнул ею вверх, чтобы обхватить мою щеку и погрузить кончики пальцев в волосы над моим ухом. Его глаза красноречиво выражали гордость, облегчение и яростное торжество, но он ничего не говорил. Вместо этого он медленно сомкнул свой рот на моем и позволил мне съесть слова с его языка.

— Ты не можешь сказать своей семье, — пробормотал он. — Они не могут знать.

Я кивнула, потому что не хотела, чтобы они знали по моим собственным причинам. Я была первой линией обороны клана Ломбарди, так что я точно не собиралась бросать гранату в их туман.

Кроме того, как я могла быть оконным стеклом в семье изломов, если вся моя жизнь была ухоженной ложью? Будет ли Елена по-прежнему доверять мне, а Элль позволит мне поддерживать ее? Как мама ответит за свои грехи и перейдет со мной к лучшему пониманию?

Что бы сделал Себ, зная, что он потомок худшего человека, которого он когда-либо знал?

Нет, это будет просто еще один секрет, который я, как рак, затаила в своих клетках, чтобы он не заразил мою семью.

— Ты расскажешь мне об Эдварде? — спросила я, отчаянно пытаясь выдержать давление на груди и сосредоточиться на другой тайне, которая не имела ко мне никакого отношения.

Александр потерся носом о мой. — Нет, моя Красавица. Этого признания было достаточно на сегодня.

Он отодвинул свое лицо, закрывая ставнями, пока свет его нежности не исчез, и все, что осталось, было темной тенью господства. У меня пересохло во рту при виде его огромного члена, салютовавшего потолку, пока он ходил на коленях, оседлав мои ноги и бедра, а затем он устроился ягодицами на моем животе. Он сжал свой член в одной руке, а другой надул мои груди, как подушки, прежде чем сдвинуть их вместе. Я вздрогнула, когда он плюнул на крутую долину моего декольте, а затем медленно толкнул свой обжигающий горячий член в их складку.

— Сейчас, — сказал он голосом, словно его рука была на моем горле. — Пришло время принять своего Мастера.

Я ждала его.

Мои бедра были мокрыми, воздух вокруг меня был наполнен медовым ароматом.

Я никогда не была очень терпеливой, так что ожидание не должно было действовать на меня как пьянящий афродизиак, но каждая прошедшая минута ударяла на мою киску, как удары гонга, вожделение эхом отдавалось в моем теле от источника.

Как бы ни сокращалась моя киска, мой пульс был тяжелым, но ровным, дыхание было долгим и медленным. Я чувствовала себя сосредоточенной на тяжести в моем сердце и моей целеустремленности.

Подожди меня у двери, голая, на коленях, расставив ноги и заломив руки за спину.

Когда ожидание становилось слишком долгим, я вспоминала об этих приказах резким, невозмутимым тоном Александра, и они охлаждали меня, как льдинка в горячем чае, недостаточно заметно и ненадолго.

Мои плечи болели от того, что я держала руки за спиной, от того, что запрокидывала грудь, мои соски твердели и заострялись, как стрелы, насаженные на лук.

Мне было некомфортно в любом смысле этого слова.

Но мой дискомфорт возбуждал меня.

В этот момент, после почти часа стояния на коленях в большом зале, меня возбуждало все.

Холодный, неумолимый поцелуй мрамора на моих голенях, вес всего моего тела, сжимающий лодыжки, и то, как постоянный сквозняк старого поместья кружился вокруг моего набухшего клитора, словно шепот поцелуя.

Если на меня надавят, я, честно говоря, не была уверена, что назову свое имя, дату рождения или прежнее место жительства.

Я была всего лишь плотью, красиво намазанной на тарелке и ожидавшей на перевале, чтобы ее подать горячей высокооплачиваемому гостю или суровому критику.

Его не было пять дней.

Это не должно было быть таким бесконечно долгим временем.

На самом деле, это должно было стать заждавшейся передышкой от его постоянного сексуального внимания.

Сначала я радовалась свободе. Почти каждый прием пищи я ела на кухне с Дугласом, который готовил итальянские блюда, почти не уступающие маминым. Каждое утро я тренировалась в спортзале, плавала в бассейне, смотрела на массивную статую Посейдона, выполняя брасс. Каждую вторую свободную минуту я проводила в библиотеке, читая первые издания книг о сестрах Бронте и Байроне, прекрасно иллюстрированные печатные копии фантастических романов, таких как «Лев», «Ведьма и Платяной шкаф» и «Хоббит».

Я бесконечно думала о Сальваторе. Больше не сомневаясь, что он мой отец. Это имело смысл, учитывая его эксцентричное присутствие в нашей жизни и то, насколько мы действительно были похожи на него. Каждый раз, когда я позволяла себе задерживаться на этом, то становилась такой злой, что мне казалось, что я вылезу вон из кожи. Это было его лицо, которое я представляла, когда била и пинала подвесной мешок в спортзале, его глаза, которые я жаждала увидеть выколотыми, когда фехтовала с Риддиком, единственным человеком, которому было разрешено делать это, пока Александра не было.

Иногда, поздно ночью, когда темнота и одиночество съедали мою кожу, как множество ползающих жуков, я позволяла себе отчаиваться из-за того, что если… Что, если бы он остался с мамой? Что, если бы он не убил Кьяру Дэвенпорт? И почему? Что за человек сделал что-либо из этого, если он не был просто чистым, откровенным злом?

Чтобы еще больше отвлечься, я объедалась едой, упражнениями и чтением, но это никак не наполняло бездонный колодец тоски, который открылся в глубине моего живота в ту минуту, когда Александр отправился в командировку.

Мой разум был неустойчивым, перескакивал с одного интереса на другой, не в силах успокоиться без твердого направления команд Александра. Я медленно адаптировалась, словно очнулась ото сна. К пятому дню мой разум снова был моим собственным, но настроенным на станцию, наполненную статикой.

Больше всего пострадало мое тело. Я чувствовала боль и беспокойство, настолько вялое в моменты, что я задавалась вопросом, смогу ли я встать с постели.

Как будто я была севшим аккумулятором, и единственное, что могло реанимировать мои ионы, — это секс.

Помимо Дугласа, Риддик был единственным мужчиной, которого я видела, хотя для меня было нормальным пересекаться с другими слугами-мужчинами. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что их намеренно скрывают