— Да нет, Федотыч, мне до конца смены еще три часа, не дай бог, мастер запах учует! За Анну не переживай, она ведь, почитай, давно нам как родная.

— Ну, все тогда, пошел я. — Матвей торопливо пожал протянутую Петром руку и уже через десять минут стоял перед прилавком в небольшом магазинчике. Купил бутылку водки, пачку «Беломора» и четвертинку буханки хлеба на закуску. После чего направился к реке, отыскал на берегу укромный уголок под старой ивой и, торопливо открыв бутылку, прямо из горлышка сделал первый жадный глоток. Отломил от краюшки кусочек, но тут же передумал и вернул хлеб на место. Выудил из пачки папиросу, закурил.

«Сучья жизнь — и выпить-то не с кем! Работа у него… Что же делать, а? Вот что? Дочка и та нос воротит! А чего ты хотел, чтобы она сразу тебе на шею бросилась? Размечтался, идиот старый. Ты спасибо скажи, что она еще про твою настоящую работу не знает ничего, небось знала бы, так и вовсе говорить не стала… Да и так — чужой ты ей, как есть, чужой. Вон, Петьку, мать его так, папкой зовет. Да, Федотыч, прожил ты жизнь… Можно сказать, здорово прожил: все дома сжег, деревья посрубал, дочку чужие люди вырастили. О как! И сам ты всем чужой и никому не нужный. Никому… — Матвей нетрезвым взглядом посмотрел на опустевшую бутылку, едко ухмыльнулся, с силой отшвырнул ее в сторону, ломая спички, закурил очередную папиросу и какое-то время бездумно смотрел на равнодушно поблескивающую гладь Великой. — Господи, больно-то как! Ну, за что? За что, а? Как волк в капкане. Только вот, получается, в капкан-то ты сам влез, сам, по доброй воле — никто ведь силой не пихал…»

По возвращении в Москву Дергачев первым делом отправился на Котляковское кладбище — к Марии. Тогда, осенью сорок первого, милицейский лейтенант обещание свое сдержал: похоронили Марию в отдельной могиле, хотя время было такое, что большинству доставались или безымянно-одинокие, или так называемые братские. Позднее Матвей поставил небольшой памятник, оградку, все честь по чести, и все эти годы относительно регулярно могилу навещал.

— Маш, такая вот петрушка получается, — ладонью сметая с памятника принесенный шалым весенним ветром мусор, негромко сказал он. — Одной тебе я был нужен, а оно вот как тогда все повернулось. Не ценил я тебя, дурак, не ценил. Все о другом печалился. А ты вот, можно сказать, взяла да и улетела… И остался я как есть один. А помнишь, как ты смеялась? Я-то помню: будто колокольчик серебряный звенел — чисто так, весело… Ты прости меня, дурака, за все прости! Эх, Машка, Машка, жаворонок ты мой…

Дома Матвей обошел квартиру и все осмотрел внимательным, придирчивым взглядом: всюду тщательно прибрано, отмыто, вещи на своих местах — чистота и порядок. Счета за квартиру, свет, газ, воду оплачены. Он удовлетворенно кивнул и отправился в ванную. До скрипа отмылся, переоделся во все чистое — в гражданское, поскольку форма без наград смотрелась как-то уныло и сиротливо.

«Ну, уж награды вы мои не получите», — кому-то неведомому адресуя ядовитую усмешку, подумал Матвей и достал из тайника трофейный «вальтер».

Проверил обойму, вставил обратно, пистолет был в полном порядке.

Сел за стол, ровным уверенным почерком написал на чистом листе стандартное «В моей смерти прошу никого не винить», поставил число, вывел фамилию, инициалы, расписался.

«Вот и все. Еще минута — и свобода. Настоящая, полная!» Дергачеву и в самом деле вдруг стало так легко, как будто все уже произошло и он уже там, где нет ни боли, ни одиночества — ничего нет…

Прикурил папироску, сделал пару затяжек. Затушил окурок в пепельнице и взял в руки «вальтер». Дослал в ствол патрон, взвел курок и поднял пистолет к виску. Крепко зажмурился и уверенно потянул пальцем спусковой крючок…

И ничего не произошло.

Лишь сухо, вхолостую щелкнул металл. Осечка!

Матвей с трудом сглотнул и, переводя дыхание, несколько секунд ошарашенно смотрел на пистолет, потом, кривясь от злобы, передернул затвор и, выщелкнув бракованный патрон, оглядел его со всех сторон — патрон как патрон, ничего особенного. Поставил на стол донцем вниз. Затем усмехнулся и дослал в ствол новый патрон.

И тут оглушительно заверещал звонок над входной дверью, словно дисковая пила вгрызлась в напряженную тишину квартиры. Дергачев медленно повернул голову на звук, мгновение подумал, так же медленно положил «вальтер» на стол, прикрыл газетой и пошел открывать.

За дверью стоял молодой парень в армейской форме с погонами младшего лейтенанта.

— Подполковник Дергачев? Матвей Федотович?

— Так точно, он самый.

— Младший лейтенант Осташонок, спецсвязь. Пакет вам, получите и распишитесь! Только сначала документик, пожалуйста…

Сухо попрощавшись с курьером, Матвей положил письмо, украшенное штемпелями КГБ и фельдъегерской связи, на стол. Закурил, вскрыл письмо. Официальный бланк Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР, печать, подпись.

«Подполковнику запаса Дергачеву М. Ф.

Ув. тов. Дергачев, 14 мая с. г., в 15.30 Вам надлежит явиться в распоряжение управления кадров. Каб. № 217».

Он положил на стол листок, покосился на пистолет. Взял «вальтер» в руки, поставил на предохранитель и небрежно сунул оружие в ящик стола. Туда же смахнул злополучный патрон. Усмехнулся и негромко произнес:

— Даже смерть отказалась… Вспомнили, значит. Ну что, костлявая, послужим еще, поработаем? А я всегда говорил: куда они без нас! Без нас им никак!

— Макс? Здравствуй, дружище! Бросай-ка ты все свои дела и приезжай ко мне — дело есть…

Пока мой мастер пера и чернильницы сопел и чертыхался в столичных пробках, я занимался сервировкой простенького холостяцкого стола: виски, чистенькие стопочки, тарелки и тарелочки с очень симпатичного вида закусками. Никаких излишеств нехороших — сыр, колбаска, мясная и рыбная нарезочка, огурчики-помидорчики, зелень. Все, можно сказать, в соответствии с генеральной линией партии — только отечественные продукты. Тьфу ты! Нет, черт возьми, нельзя так глубоко вникать в чужую жизнь, уже Матвеевой присказкой пользоваться начинаю.

Ага, вот и звоночек рассыпается птичьими трелями, видно, не так уж и велики сегодня наши знаменитые пробки. Или Макс и на дорогах умудряется мастерски протиснуться там, где другие стоят часами. Пожалуй, скорее первое. Так на то он и Макс — тезка безумного воина дорог, когда-то блестяще сыгранного молодым Гибсоном.

— Привет, старик! И что у нас за дела? Ты что это сияешь, как медный таз? Погоди, дай, угадаю… Новая мадмуазель? Нет, мимо, ты же не тинейджер зеленый, чтоб по такому поводу отплясывать. Выгодную аферу провернул, то есть, пардон, сделку? Похоже на то. Или, погоди… Да неужели?! «Не пропадет ваш скорбный труд и душ высокое стремленье!» Не пропали — угадал?

— Угадал, угадал, проницательный ты наш, — не стал опровергать я очевидное и жестом пригласил уважаемого гостя к накрытому столу. — Причем, вынужден признать, угадал сразу по двум позициям.