С трудом приняв сидячее положение, Ксения поднесла к глазам запястье с часиками. Вторая рука сама потянулась ко лбу, как будто пытаясь удержать рвущуюся наружу сквозь виски боль. Чтобы разглядеть блестящий циферблат и мелкие, едва различимые в полумраке цифры, ей пришлось сощуриться, с усилием прижать руку ко лбу вместо козырька, иначе металлический отблеск больно бил по глазам. Это в такой-то полутьме?!

Когда она увидела, что показывают иглы-стрелки, внутри все похолодело. Половина пятого? Нет! Не может быть! Половина пятого… утра?!

Ксении показалось, что она бодро вскочила с дивана – голова аж запела, задребезжала хрустальными звоном, – но через несколько секунд бессильно повалилась обратно. Ноги отказывались ее держать, ее буквально «штормило».

И только тут она обратила внимание на окружающую обстановку. Это был кабинет. До мелочей похожий на кабинеты Саши и Влада, разве что столов здесь было побольше. И диван такой же, из холодной кожи. Внутри все упало – она в полиции! Глубокой ночью, практически под утро. А дома – Денис, у Веры Григорьевны! И молока – всего на одно кормление!

Мороз пробежал по коже, ознобом заиграл по телу. Умом Ксения понимала, что нужно бежать, нестись со всех ног к сыну, несмотря на темноту и холод ночных улиц, но не могла заставить себя сделать не то что бы шаг, даже подняться во весь рост была не в состоянии. Вместо этого, она обхватила себя руками, сжалась в комочек и так и замерла в этой позе. Как она теперь покажется на глаза сыну и своей доброй соседке?

В груди росло чувство дискомфорта, зудящей наполненности, ощутимой твердости. Под давлением рук ткань кофточки стала влажной от сочащегося молока. Неудивительно, ведь она столько воды выпила, прежде чем смогла успокоиться и провалиться в спасительный сон. Зато острее полоснуло по сердцу чувство вины перед сыном – она тут молоком истекает, а он, возможно, в эту самую минуту исходит криком от голода, не давая покоя и няне.

Услужливая память щедро сыпанула соли, и вкусовые рецепторы во рту ожили – ярко вспомнилось, как она глотала горькую, огненную воду, чтобы не захлебнуться в жгучем потоке, оставившем после себя противное, тошнотворное послевкусие, не исчезнувшее даже сейчас. «Это же водка!» – выстрелило в мозгу чьим-то звонким до умопомрачения голосом, чтобы добить ее до конца. Как она будет кормить Дениса?! Ведь ей теперь нельзя!

С натужным скрипом темнота на полу раскололась. Тонкая полоска света молниеносно рассекла комнату и взорвалась у самых глаз тысячами жалящих солнц. Дернувшись, вздрогнув всем телом, Ксения прикрыла локтями лицо и зажмурилась. Голос, который она меньше всего хотела сейчас услышать, строго спросил:

– Очухалась?

Как же она пожалела, что не способна провалиться сквозь землю! Закрытые глаза и спрятанное в ладонях лицо не спасали от осуждения во взгляде Воронова.

Он щёлкнул выключателем на стене, прекрасно понимая, что для девушки это очень и очень неприятно, выдернул из-за ближайшего стола стул, оцарапав при этом не только пол, но и Ксюшины нервы, уверенно уселся прямо перед ней.

– И что это такое было, позвольте узнать, гражданка Демидова?

От неожиданно-официального тона Воронова внутри у девушки все заныло, заскулило в гнетущем предчувствии. Не к добру это. И почему-то именно в этот момент все произошедшее предстало в новом свете. Должно быть, так, как это видит он, Юля, Вера Григорьевна – она пошла развлекаться, оставив ребенка на попечении постороннего человека, и напилась как самая последняя дрянь. Влад бы ее вообще прибил за такое.

В висках застучало. Щеку обожгло воспоминание о тяжёлой руке Демидова, однажды залепившего ей пощечину за похожие посиделки у Маринки на кухне. Хотя тогда она только смаковала вино, пока остальные цедили алкоголь покрепче. Ну и курила, баловалась. Уже за одно это ей прилетело от него. А что было бы сейчас? Разве ей поверят, что она не пила? Тот же Саша?

Воронов уже давно ей что-то выговаривал, но Ксения, погруженная в свои непрошенные, печальные мысли, его не слышала. К тому же мешали тяжесть в голове и муторная тошнота, отступившие, однако, перед одним-единственным словом, отозвавшимся в душе тревожной болью.

Опека.

Что-то в этом слове было не так. Что-то колючее, острое, опасное. Что-то обманчивое, звучащее по-доброму. Что-то, насчёт чего предупреждал ее Влад. Причем давно.

– Что? – непонимающе переспросила Ксения, все-таки осмелившись встретиться взглядом с Вороновым.

– Теперь жди в гости социальные службы, – немного повысил голос мужчина, стараясь, чтобы при этом он не звучал слишком агрессивно. – Погуляла ты, я скажу, на славу, – он вздохнул, осуждающе цокнул языком и продолжил: – Когда в себя водяру заливала, чем думала, а?

– Я не пила, – хотела она объяснить, но скептически полезшие вверх брови, да едкая ухмылка в уголках его губ, просто сорвали ее слова с языка и рассеяли где-то в воздухе.

– Ага, невиноватая я, он сам пришел, – ухмыльнулся мужчина, а Ксения не нашла что возразить. Ей почудился какой-то скрытый смысл, завуалированный намек в его словах, но сейчас Вороновские недоговоренности были неважны. – Не поинтересуешься, где сын? – вдруг сменил тему Саша, и она поняла, что вопрос был задан неспроста. Даже головная боль отступила на второй план.

– У Веры Григорьевны, – ожидая подвоха, произнесла несмело, а пальцы вцепились в колени, обтянутые джинсой.

– Его там нет, – уверенно, словно отрезал, заявил Саша.

– А где он? – спросила с замирающим от страха сердцем. Не спросила, прошептала.

– Его полиция забрала. Потому что он был без присмотра. Один.

– Он был не один! – вскричала Ксения. И откуда только силы взялись? И голос прорезался. – Он был с соседкой!

– Он был… без… родительского… присмотра, – с нажимом отчеканил Воронов. – Этого достаточно, чтобы изъять ребенка из семьи и поставить вопрос о лишении прав на него!

– Но так нельзя! – едва не заплакала девушка. Она ни на секунду не усомнилась в словах опера. Раз он так говорит, значит, так оно и есть. Подобными вещами не шутят. – Саша, – она потянулась к нему, неосознанно желая сократить между ними расстояние, преодолеть холодную пропасть равнодушия.

– А как можно?! – строгим взглядом припечатал ее к дивану мужчина. – Можно бросать грудного ребенка и идти развлекаться на полную катушку, позабыв обо всем на свете?!

– Саша! – заплакала Ксюша, больше не смея сделать даже движения в его сторону. Только душа и сердце устремились к нему навстречу в немой мольбе. – Пожалуйста! – она уже почти ничего не видела из-за застилавших глаза слез. – Ну ты же можешь что-то сделать!

– Я не знаю, – развел он руками. – Вся информация сейчас идёт централизованно и фиксируется ещё на стадии вызова, – он знал, что она все равно ничего не поймет, поэтому продолжал нагнетать. – Завтра утром, – тут он бросил взгляд на запястье и исправился: – Сегодня утром, а точнее, через каких-нибудь три часа, когда сотрудники органов опеки придут на рабочее место, у них на столе уже будет лежать бумажка о том, что по такому-то адресу был найден ребенок, чья мать в пьяном виде была доставлена в такой-то отдел. И они обязаны на этот сигнал отреагировать соответствующим образом.