Собирались раз в неделю. Пили чай, много чая. Ещё больше говорили, до хрипоты спорили. Вспоминали былые дни, критиковали жёлтую прессу, придумывали обращения к правительству, иногда даже к самому президенту.

Главным условием принадлежности к членству клуба являлось то, что к очередному заседанию нужно было написать статью. Неважно на какую тему, главное, чтобы та была актуальна, поучительна и без критики в адрес правительства.

Хозяйке дома досталась должность руководителя попечительского совета, в состав которого входила она одна. Что касалось обязанностей, то таковых насчитывалось не один десяток: отслеживать процесс построения заседаний клуба, читать статьи, быть их критиком, быть связующим звеном с жёнами.

Всё это делалось под девизом: «Уберечь, тем самым сохранить жизнь близкого ей человека». Второго инфаркта Богданов — старший мог не перенести.

Но то ли судьба решила отнестись к Богданову не настолько благосклонно, как того хотелось ему самому, то ли Господь решил ещё раз подвергнуть жизнь журналиста дополнительным испытаниям, только то, что чего семейство боялось больше всего, произошло.

Случилось это глубокой осенью. Снег ещё не лёг, но лужи за ночь успевали покрыться кромкой льда. Повторный инфаркт застал Богданова — старшего дома, за письменным столом. Слава Богу, что не на работе, не в троллейбусе и не в метро.

На этот раз болезнь приковала Богданова к постели больше, чем на полгода.

За это время мать сумела выбить из отца клятву в том, что после его выздоровления они переедут жить в Никольское.

Так оно и случилось. Стоило Богданову — старшему встать на ноги, как уже через неделю был объявлен день переезда.

И хотя сам Николай Владимирович считал себя стопроцентным солдатом пера, надлом в характере всё же произошёл. Видя в жене источник жизни, Богданов — старший стал к половине своей проявлять невиданное чувство нежности.

Мать давно намекала об этом Илье и, хотя в последний раз посещения Никольского тот ничего такого не заметил, становилось ясно, что болезнь одержала верх. Человек начал сдаваться на милость судьбе, желая прожить остаток жизни в тишине, спокойствии и, что особо важно, в согласии с самим собой.

С этими мыслями Илья ехал на дачу, подозревая, что увидит отца не тем, каким привык видеть, целеустремлённым, внутренне непоколебимым. И он не ошибся. Чем глубже жизнь родителей уходила в старость, тем больше те становились похожими на деда с бабушкой. Жизнь словно возвращалась на круги своя, давая понять, что потребность в покое приведет туда, где человек сделал главный для себя выбор. Да и как иначе?! Где ещё человек может чувствовать себя свободно, как не в отчем доме? Покидая родительское гнездо, мы все оставляет в нём частичку себя, не осквернённую ни обидой, ни обманом. Спрятал, закопал, положил за печь, чтобы, вернувшись, достать, вдохнуть несравнимый ни с чем запах добра и ощутить себя таким, каким был в юношестве, свободным, раскованным, не обременённым ожиданием старости.

Мать встретила сына всплеском обвинений в том, что тот, забыв про родителей, поставил во главу угла бизнес.

Отец же, обняв, похлопал по плечу, шепнув на ухо привычное: «Не обращай внимания. Женщина она и есть женщина, долго ждала, потому такая взъерошенная».

В этих словах и состояло главное обвинение в попустительстве доведённых до крайности отношений, которые казалось, совсем недавно распускались цветами семейного благополучия.

Почувствовав, как холод слов, проникающих сквозь сознание, норовит ущипнуть за нервы, Илья пытался найти хоть какое-то оправдание. И, судя по тому, как лихо слетел с души камень, ему это удалось.

«Мне как мужчине надлежит строить собственную жизнь, своё гнездо, чтобы привести в него женщину, чтобы дать жизнь следующему поколению. Разве не в продолжении рода главный смысл жизни человека? Коли в нём, надо чем-то жертвовать».

Ужин обещал быть царским. Подтверждением тому стали разносимые ветром по двору перья, что означало, торжеством праздника будет любимое Ильей блюдо: фаршированная рисом и черносливом птица. Привезённые из города продукты были публично извлечены из багажника, досконально осмотрены, одобрены и, как принято в таких случаях, подвержены выводам.

— Судя по ценам на этикетках, шикуешь!? — взяв в руки бутылку виски, многозначительно произнёс отец. — С чего бы это? Бизнес в гору идёт или родителям глаза замазать хочешь?

— Ага! — попытался оправдаться Илья. — И новая машина, и новая квартира тоже ради видимости. Смотрите, каков я, весь из себя в икре и шоколаде.

Стол и вправду получился королевский, главным украшением которого были взгляды родителей на сына и друг на друга.

По случаю приезда отпрыска отцу было позволено выпить рюмку настойки. Мать довольствовалась тем же. Илья предпочёл водку.

— А как же виски? — удивился, Николай Владимирович.

— Да ну их, — отмахнулся Богданов — младший, — Надоели.

Этим Илья ещё больше добавил уверенности родителям в том, что жизнь сына сложилась, как и должна была сложиться. Богдановы привыкли всегда во всём достигать большего. Двигаться вперёд был их девиз и в каком-то смысле даже образ жизни.

Сказать, что вечер удался, означало не сказать ничего.

Илья представить себе не мог, что он вновь ощутит ту прежнюю лёгкость, которую он начал было забывать и которая жила в памяти, как образ другой, прожитой когда-то жизни. Время, сделав оборот, вернулось туда, где он не был тысячу лет, где его ждала родительская любовь, где не надо было притворяться, придумывать что-либо, чтобы произвести впечатление. Каждый был самим собой, в то же время частичкой огромного пространства благополучия, очутившись в котором человек ощущал себя по-настоящему счастливым.

За столом Богдановы преображались, становясь похожими на объединённую порывом единения праздника компанию. С лица отца исчезла суровость, уступив место открытости. Особенно бросалась в глаза лукавость во взгляде, что никак не вязалась с прежним Богдановым, которого знали все как человека правдивого, целеустремлённого, оттого всегда знающего что говорить, как говорить и каких слов ожидать в ответ.

Илья знал об умении отца перевоплощаться, потому как на личном опыте не раз убеждался, насколько родитель доступен, когда к тому располагает обстановка.

Вот и сейчас байки, анекдоты, которых в арсенале Богданова — старшего было превеликое множество, делали застолье похожим на театр одного актёра. В перерывах между выступлениями Николай Владимирович, подливая сыну водочки, замирал в ожидании, когда тот, опрокинув горькую, кряхтел.

Не желала оставаться незамеченной и мать. Подкладывая сыну кусочек повкуснее, приговаривала: «Ешь. В Москве такого днём с огнём не найдёшь».

Илья ел. Ел не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Останавливался лишь для того, чтобы перевести дух.

Бутылка с водкой тотчас