оказывалась в руке отца. Мать, пододвинув тарелку с холодцом, подставляла горчичку и, как делала раньше бабушка, сверху клала пирожок с капустой или с луком и яйцом.

— Не могу больше, — вздыхал Илья, давая понять, ещё немного и он лопнет.

— Ешь!

Отдав команду, отец подмигивал, после чего брал в руки трубку и, сунув ту в рот, так, будто пытался раскурить.

После первого инфаркта врачи запретили Богданову курить, что для того было сравнимо с потерей частички себя. Дымить столько лет, и вдруг запрет.

Поначалу Николай Владимирович крепился, потом начал курить втихаря. Когда же мать пригрозила: «Будешь покуривать, уеду в Москву», — отец нашёл единственно верное для себя решение, сосать трубку без табака. Правда, до этого ту раскуривал кто-нибудь из друзей неважно неделю или месяц назад, главное, чтобы в мундштуке оставался запах табака.

Вот и сейчас трубка в зубах у Богданова — старшего, и в глазах радость. И трудно понять, отчего больше: от вкуса табака, оттого что приехал сын, или оттого и другого, что расценивалось не иначе как прожитый в благоденствии с самим собой день.

Застолье подходило к концу, когда Илья вдруг ни с того ни с сего спросил о том, о чём не должен был спрашивать в принципе. Без умысла, без вторжения в прошлое, а как спрашивают, какая погода или как идут дела?

— Пап! Ты, когда работал над своими статьями, с самими учёными общался?

— Разумеется. Как можно писать правду, не зная человека в лицо, — помешивая ложечкой чай, произнёс Николай Владимирович.

— Значит, должен был слышать об учёном по имени Александр Соколов? Физик. В своё время занимался токами высокой частоты.

То, что произошло дальше, можно было сравнить с неизвестным в науке явлением, когда мысли людей парализуют действия.

Стоявшая возле стола мать, выронив чашку, опустилась на стул.

Отец будто окаменел. Тело, вздрогнув, замерло, руки вцепились в стол с такой силой, что пальцы стали неестественно бледными. Проступившие на шее и скулах пятна стали показателями того, что у родителя поднялось давление.

— Откуда про Соколова знаешь? — стараясь выговаривать каждый слог, произнёс Богданов — старший.

Упав, слова ударились о стол и разлетелись в стороны мелкими брызгами.

— От одной знакомой.

— Кто такая? И почему разговор возник о Соколове?

— Зовут Элизабет. Русская. Проживает во Франции. Александр Иванович — её отец.

Илья, перехватив взгляд матери, увидел, какими глазами та смотрела на отца, с чувством невероятного душевного содрогания, будто умоляла, чтобы тот поберёг себя и её.

— Элизабет? Почему Элизабет? — накрыв ладонью руку жены, тем самым давая понять, что с ним всё в порядке, произнёс Богданов — старший. — Как мне помнится, Соколовы назвали дочь Лизой.

— Правильно, Лизой. Супруга Александра Ивановича через два года после кончины мужа вышла замуж за миллионера из Франции. Тот решил Лизу удочерить. Когда брак зарегистрировали, новоявленный супруг потребовал, чтобы у девочки было другое имя и другая фамилия.

— И какая фамилия у неё теперь?

— Лемье.

— Лемье?

Отец и мать переглянулись.

— Рассказывай, — произнёс, будто отрезал Богданов — старший.

— Что рассказывать?

— Всё! Не упуская ни единой мелочи. Желательно в той последовательности, с которой жизнь связала тебя с Лемье.

— Но, — предпринял попытку воспротивиться Илья.

— Я сказал рассказывай.

Стук кулаком по столу стал решающим для Богданова — младшего аргументом.

— Расскажи, сынок, — попыталась растопить сына жалостью мать. — Мы тебе не чужие. Плохого не пожелаем.

— Но я дал слово.

— Слово?

— Да. Элизабет доверила мне тайну предков.

Взгляд отца вонзился в глаза Ильи, что заставило того замолчать, не договорив последней фразы.

— Уж не о фамильных ли реликвиях идёт речь?

Пришло время живущему в Илье миру начать приобретать иные формы.

Ограничившись рамками одной комнаты, сознание будто перестало существовать в том объёме, который воспринимал разум. Куда делись мысли, касающиеся того, что происходило минуту назад, Илья не знал и знать не хотел. Единственное, что могло дать ответ на все вопросы сразу, это объяснения отца по поводу знакомства с Соколовым?

— Ты знаешь про реликвии? — с трудом справившись с волнением, произнёс Илья.

— Я знаю всё, что происходило в семье Соколовых до момента ухода из жизни Александра Ивановича.

— А почему про это я ничего не знаю?

— Ты был слишком юн, чтобы понять то, что взрослые пережили с трудом.

— Отец имеет в виду первый инфаркт, — вмешалась в разговор мать.

— Подожди, Вера!

Не убирая ладони с руки жены, Николай Владимирович лишь чуть сжал, давая понять, что речь идёт не о нём и даже не о времени, о котором мать пыталась напомнить сыну.

— Причём здесь инфаркт? — не понял Илья.

— При том, что встреча с Соколовым заставила нас в корне пересмотреть подход к таким жизненным понятиям, как порядочность, уважение, любовь.

Возникшая за столом пауза символизировала переход к борьбе противоречий.

Глава семейства не знал, с чего начать.

Мать и того хуже не хотела, чтобы тема Соколовых поднималась вовсе, так как любой даже самый незначительный стресс мог стать для супруга последним.

Илья же оказался не в состоянии побороть в себе желание услышать историю отношений небезразличных ему людей с человеком, с которым даже не был знаком лично.

— Прежде, чем перейти к главному, — после непродолжительного молчания произнёс глава семейства, — мне бы хотелось уточнить детали нашего с Александром Ивановичем знакомства. При этом я должен предупредить, что то, о чём пойдёт речь, не так просто понять, ещё труднее передать словами. Поэтому тебе придётся включить воображение, без которого рассказ не сможет передать, что пришлось нам с матерью пережить.

Начну с момента знакомства с Соколовым, после которого мир разделился на два разных временных пространства: одно до встречи с Александром Ивановичем, другое — после. Примерно это выглядело так, ходит человек по земле, видит то, что позволяет видеть зрение, и вдруг происходит такое, отчего воображение возрастает в тысячи, а то и в десятки тысяч раз. Поменялось не только отношение к жизни вообще, поменялись масштабы мышления. Думать надо о работе, о семье, меня же не покидают мысли о возможности возникновения термоядерной войны. Настолько в голове всё вдруг поменялось, что даже на окружающих меня людей начал смотреть не так, как раньше. Иной, возможно, кинулся бы в панику, попытался отвлечь себя, я же наоборот не успевал переносить пережитое на бумагу, отчего записи обретали вид записок сумасшедшего.

— Ты вёл дневник?

На вопрос сына Богданов — старший ответил лёгкой усмешкой.

— А ты как думаешь?

— Так это же здорово?

— Здорово, когда вся твой быт налажен, живёшь, радуешься постижению неизвестного. И вдруг тебе говорят, что