не приёмные часы. Да и не веду я приём посетителей на дому.

– А я по личному делу.

– А что у тебя ко мне может быть – личного? Ты же мне не дочь? А я тебе – не отец? Разве не так сама мне сказала?

– Так.

– Тогда нам не о чём с тобой говорить. Если у тебя есть вопросы – запишись на приём в мэрию.

– У меня к тебе вопросы по поводу нейротрансмиттера.

– Ты решила стать профессиональным геймером? Тебе нужна протекция на киберчемпионат?

– Я решила, что мне нужна информация по нейротрансмиттеру.

– Извини, но я про него знаю не больше твоего.

– Я знаю, что ты непосредственно связан с производством.

– Нет. С производством я никак не связан. И ничем не могу помочь твоему молодому человеку. Тебе придётся искать информацию в другом месте.

– Про какого молодого человека ты говоришь?

– У меня мало времени. Через час за мной заедет машина и отвезёт меня в аэропорт. Если у тебя есть какой-то конкретный вопрос – задавай, но только быстро.

– Кто производит нейротрасмиттер и где его производство?

– Не знаю. Я знаю, кто его встраивает в игровые приставки, и кто их продаёт.

– Хорошо. Что ты знаешь про охрану каналов связи муниципальной сети?

– То же, что и ты, и твой мальчик, который с этой охраной столкнулся.

– Но ты же связан со всем этим, почему ты не хочешь мне ничего сказать? Потому, что я от тебя отказалась?

– Ты и не могла от меня отказаться. Потому, что ты мне не дочь.

– Ты все эти пять лет с этим так и не смирился?

– Всё. Хватит стоять в дверях. Заходи.

Мадам прошла в огромную квартиру, в которой когда-то провела почти всю свою жизнь, до того момента, когда увидела, чем её отец любит заниматься с кошкодевочками. И после этого он перестал быть для неё отцом.

– Я не злюсь на тебя. И я не обижен. Ты мне не дочь. В прямом смысле этого слова. Биологически – не дочь. Только юридически. По бумагам.

– Как это? – Мадам была ошарашена неимоверно,

– Так это. Ты – приёмная.

–Но зачем ты меня удочерил тогда?

–Не ты одна в этой стране – секретный агент.

– Прости, что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что помимо твоего, так называемого, «Сопротивления», в виде лагеря для бойскаутов, есть и посерьёзнее конторы. И даже – международного уровня.

– И ты, хочешь сказать, что состоишь в одной из таких международных контор?

– Именно так.

– И давно?

– Ещё до твоего рождения.

– Все эти годы ты был секретным агентом?

– Да.

– И только сейчас зачем-то мне в этом признался, да ещё и рассказал, что я – приёмная?

– Время, девочка, время. Если в двух словах, то я и не собирался тебя удочерять, но пришла директива из центра. Мне было приказано отправиться в определённый день в определённый детский приют при монастыре, и подать документы на удочерение определённого ребёнка.

– Зачем?

– А ты вспомни, где мы с тобой проводили семейный отдых. Куда мы с тобой, как семья постоянно отправлялись?

– То есть, я была для тебя неким пропуском?

– Да.

– А цель у тебя какая?

– Уже никакая. Меня отозвали. Всё что мог, я уже сделал. Теперь начинается очень серьёзная игра. И на моё место придут серьёзные люди. Я возвращаюсь домой.

– Домой? И где же твой дом?

– В другой стране. Да, девочка, я вовсе не абориген.

– Ты столько лет был агентом… Но если не из-за трансмиттера, то ради чего?

– Ради тех, из-за кого ты меня возненавидела.

– Из-за кошкодевочек? Ты состоишь в международной подпольной организации, торгующей рабами-кошкодевочками?

– Нет. Я состою в организации, которая занимается спасением кошкодевочек.

– Это то, что я тогда увидела, ты называешь спасением?

– А что ты такого увидела? Что именно? То, что я переодевал едва живое существо, чтобы скрытно вывезти за границу в страну, где у этого человечка с пушистым хвостом будет право на существование и полноценную жизнь?

– Я видела, как ты раздел кошкодевочку.

– Да. Я её раздел. Я снял с неё тюремную робу департамента и надел на неё обычную одежду. Вот только досматривать-то ты не захотела.

– И почему же ты не стал меня останавливать? Почему не объяснял ничего?

– Зачем? На тот момент ты была уже самостоятельной. Совершеннолетней. И мне больше не требовался ребёнок женского пола для отработки легенды.

– Ты вот так вот просто отмахнулся от той, которую воспитывал всю её жизнь?

– Увы, но воспитывал не я. В большинстве случаев мне приходили инструкции из центра, разработанные опытными психологам и педагогами. Да и воспитывать, в общем-то, мне тебя не позволялось. Я обязан был придерживаться норм и обычаев этой страны, держать тебя в рамках её массовой культуры. Именно поэтому ты ничем не отличаешься от среднестатистического представителя данного государства. Ты так же не считаешь кошкодевочек не то, что равных себе, но даже отказываешь им в праве считаться разумными существами. Для тебя они все всего лишь говорящие зверушки, наподобие попугайчиков.

– Так ведь ты же мог как-то повлиять на мои представления?

– И что бы это дало? Ты бы стала изгоем, на тебя смотрели бы, как на умалишённую. Вспомни, так ли давно кошкодевочкам стали разрешать пользоваться общественным транспортом? Да и то, только в отгороженных от людей местах. А фонтанчики с питьевой водой с табличкой «только для кошкодевочек» ведь никто убирать и не собирается. И во всём остальном им до сих пор отказано, и в праве на начальное обучение, и на работы чуть выше уровня дворника. Ведь они – не люди, не разумные существа, по законам этой страны. Они – вещи. И если какому-то носителю разума вздумается оторвать у кошкодевочки хвост, или употребить её в извращённом качестве, то максимум, что ему грозит – копеечный штраф, за жестокое обращение с животными.

– И ты спасаешь этих кошкодевочек тем, что переправляешь их нелегально в другую страну? Что же это за страна такая сказочная?

– Эта страна на соседнем континенте. Вот только о ней вам в школе рассказывали совсем не то, что есть на самом деле. И по телевизору вам всем показывают только выдумки о ней.

– И чем же эта страна так хороша для этих кошек?

– Тем, что там они считаются людьми.

– Чего? Это-то как? Как кошкодевочек можно считать людьми? Это же бред!

– А ничего, что у людей разнится не только речь, но и цвет кожи, и разрез глаз? Когда-то эта страна вырезала под корень более семидесяти миллионов коренных