жителей, только за то, что у них был другой цвет кожи. А затем завезла в качестве рабов других людей, но тоже с отличной по цвету кожей, и также обыденно не считала их людьми.

– Но это же в прошлом. Это было давно.

– А кошкодевочки – сейчас. И они отличаются от людей только лишь наличием хвоста. Чем это хуже отличия по цвету кожи?

– Но они и генетически отличаются. У них и кровь другая.

– Неандертальцы от хомосапиенсов тоже отличались. За что и поплатились. Какая разницы, есть у кого-то хвост, или нет, если он умеет сочувствовать, любить, сопереживать? Если он может также освоить и нотную грамоту, и квантовую физику? Почему вы все не способны жить мирно с другими, и не лезть со своим штангенциркулем мерить соседям черепа?

– И вот в твоей сказочной стране они считаются людьми? И как это выражается?

– А никак, просто они люди, имеют все те же права, свободы и обязанности, как любой гражданин той страны. И они ходят и школу, и в университеты. И становятся и химиками, и композиторами, и хирургами. И политиками.

– Но почему нам об этом никто нем расскажет?

– А потому и не расскажет, что тогда придётся признать кошкодевочек равными себе. А это ваша нация не может позволить себе под страхом смерти. Ваша нация построена на унижение других и возвеличивании себя за чужой счёт. Ваши предки, беглые каторжане, пираты, бандиты, подонки разных мастей, сбежав от правосудия, прибыли на это континент и устроили банальный геноцид тем, кто был не так развит в технологическом плане, как они. Ладно, мне уже пора. Ещё раз, я не знаю кто производит нейротрансмиттер, этим вопросом занимались другие люди. Но вроде, как с этим может быть связан сам департамент санитарного контроля. Очень похоже на то, что они – не просто шестёрки на подхвате. Если решишь с ними столкнуться, будь осторожна, эти ребята сперва стреляют, а только потом – думают.

– А откуда ты знаешь всё про меня, ведь мы с тобой столько лет не общались?

– Работа такая – знать. Ты же всё равно в мэрии ошивалась на всех мероприятиях. Поэтому и знаю. И про парня твоего знаю, но ничем помочь не могу. Скажу лишь, что счёт у него на дни пошёл. Вот только вся ваша «Организация» ничто по сравнению с «департаментом» и его «санитарами».

– Что же, спасибо, за правду.

– Не переживай так сильно. Ты добропорядочная гражданка своей страны, образцовая, можно и так сказать.

– А ты навсегда возвращаешься, больше у тебя заданий здесь не будет?

– Мне тут больше делать нечего. Всё изменится буквально на днях. Поэтому таких как я отзывают, а на замену придут более решительные и молчаливые люди. Готовься, будет очень жарко. Я бы на твоём месте ушёл из «Организации», всё равно тебе больше не за что мне мстить. Я тебя не предавал, я не извращенец, не насильник. Тебе незачем подвергать свою жизнь опасности из-за каких-то кошек. Эти «вещи» того не стоят. Ведь ты же должна это понимать, как настоящий гражданин этой страны.

– Хорошо, я подумаю. Прощай, папа.

– Прощате, мисс Эприл. И, да, вот ещё, – с этими словами бывший отец достал из кейса какой-то запечатанный пакет и протянул его бывшей как бы дочери, – прибереги на самый чёрный день. Возможно, это тебе поможет.

***

Вот и всё. Каких-то полчаса и вся жизнь – вдребезги. Каких-то несколько слов и ты – уже не ты. А кто ты, ты и сама не знаешь теперь. Мир, как бы пакостно это не звучало, рухнул. Мадам стояла на холодном ветру, дрожа то ли от холода, то ли от обиды. На что именно она была обижена, она и сама толком не понимала. Вроде бы она сама когда-то гордо хлопнула дверью, отказавшись от каких-либо связей с отцом, и даже сменила фамилию. И последние несколько лет это её нисколько не смущало и не беспокоило. Но вот так вот, прямо в лицо, буднично, мимоходом, сообщить ей, что они друг другу – никто… к такому она не была готова. Кто его знает, может быть она действительно, где-то как-то бессознательно ожидала, что единственный родной ей человек если не сам явится просить прощения, то хотя бы позовёт заключить мировую… Всё же этот человек, как ни крути, но был же он ей отцом…, наверное, был. И были у неё к нему родственные чувства? Были…

Может и над своим маркетологом она издевалась, мстя бессознательно, а не испытывая на прочность своей «неловкой» любовью? Только гадать-то уже поздно. Один выложил все карты на стол и просто ушёл. Как будто и не было всех этих лет семейной жизни. Другой ничего уже выложить не может, а, возможно, и не выложит никаких карт уже никогда. А она? Что, ей-то, осталось?

Кому и что ей теперь доказывать? Да и надо ли теперь доказывать, что она – взрослая, самостоятельная, независимая? Что-то не очень у неё с независимостью. Не вышло стать самой по себе. Вот что? Что теперь ей делать? Возвращаться в организацию? А зачем? Ведь кошкодевочек она действительно не любит, отец, вернее, человек, игравший роль её отца на протяжении четверти века, был прав, она относится к кошкодевочкам, как к забавным зверушкам. Возвращаться к тому, кого, как ей пока ещё кажется, она любит? Но что она может сделать для него? Или начать всё сначала? А что именно – начать? И начало чего ей надо?

Было очень холодно, Мадам начал бить озноб, извещая о надвигающейся истерике. В десяти метрах от неё внезапно остановился шикарный автомобиль, из открывшейся задней двери на тротуар выпало тело, следом за ним из салона вышел какой-то парень и плюнув на тело, пнул его пару раз, пьяно покачиваясь. Из автомобиля высунулся ещё один человек, схватил парня за руку и втянул в салон. Автомобиль уехал. Тело осталось лежать неподвижно.

Просто ещё одна кошкодевочка которой не повезло родиться в этой стране, подумала Мадам. Нет, она не была сухой, чёрствой, бесчувственной, вовсе нет. И если бы это был человек, и уж тем более маленький ребёнок, она бы не задумываясь бросилась бы в бой, дабы защитить и покарать. Но… вот в данном случае…

Мадам вспомнила, как однажды, когда она ещё училась в школе, были беспорядки в городе из-за того, что кошкодевочки требовали себе каких-то там прав. И вот небольшой группе кошкодевочек суд разрешил учиться вместе с человеческими детьми. Это был шок. Нереальный шок