Как сложно лгать, когда хочешь сказать правду…

Как сложно сказать правду, когда знаешь, что в неё не поверят….

Это была самая трудная роль из всех ролей, которые Эмбер приходилось играть.

«Доброе утро, мейстресс Вальдес».

Его рука, сжимающая её руку и этот взгляд… Жгучий, тёмный, внимательный, охватывающий её всю, и заставляющий сердце падать вниз, оставляя внутри только жаркую пустоту. Взгляд, в котором всё было ясно без слов, и именно этого взгляда она так ждала. Теперь она поняла это совершенно отчётливо. Скрываясь под обликом Эмерта, именно этого она и хотела, чтобы вот так он смотрел на неё настоящую. И в этот момент, когда это, наконец, случилось, Эмбер не чувствовала под собой ног, и не знала куда деться от той неловкости которая на неё нахлынула. Ей так хотелось быть собой, и когда она обрела своё настоящее лицо, всё запуталось ещё сильнее. Теперь она лгала ему снова, и видела, что он верит этому и ещё сильнее ненавидела себя за эту ложь.

Сколько она так выдержит?

Эмбер не знала ответа на этот вопрос, но понимала одно, теперь уйти отсюда ей будет ещё сложнее.

Сегодня.

Она должна обязательно сделать всё сегодня и исчезнуть отсюда навсегда, иначе это закончится для неё катастрофой!

Эмбер шла сюда, подготовившись ко всему. Она придумала историю и, покопавшись в памяти, даже вспомнила подходящую фамилию из выдуманного прошлого, ведь ложь тогда естественна, когда в ней, словно в каше, среди крупы попадаются редкие изюминки правды. И история графа Ванрайта, о которой она когда−то слышала, пришлась очень кстати. Но сеньор Виго почти не спрашивал её о прошлом, только смотрел и не мог оторвать взгляда. Эмбер чувствовала этот взгляд кожей, и настолько он был осязаемым, будто сеньор Виго по−настоящему прикасался к ней, к её руке, к волосам, обнимал за плечи, и это ощущение было до безумия реальным.

Это было так странно, словно они расставались на какое−то время, а теперь вот снова встретились, неожиданно друг для друга. Именно такое это было чувство, сверкавшее над головой сеньора Виго лазурной аурой радости.

Эмбер не хватало воздуха, и кружилась голова, и когда она протянула сеньору Виго листок, даже пальцы у неё подрагивали.

Он прочёл тот странный стих, который она составила из фраз, найденных в статьях, и по его лицу Эмбер поняла, что для него эти строки что−то означают.

Но что именно?

Да какая разница!

А потом он произнёс, как само собой разумеющееся то, что она поедет с ним к Дельгадо.

И ей даже не пришлось изображать смущение. Кровь бросилась в лицо, потому что в голосе сеньора Виго и в его взгляде было именно то, ради чего она и превратилась в Эми. И это было так упоительно сладко и так страшно, что у неё даже пальцы задрожали. Эмбер принялась спешно перебирать листы, думая только о том, что, кажется, всё пропало.

Сколько самообладания ей понадобится, чтобы сидеть рядом с синьором Виго в коляске и вести непринуждённую беседу? А слуги? Уж они−то точно не пропустят мимо их совместной поездки! А ей нужно как−то дождаться ночи и пробраться в подвал. Если, конечно, получится.

Она старалась скрыть своё смущение и даже задержала дыхание, отчего у неё начала кружиться голова. А сеньор Виго всё не уходил. Стоял и смотрел на неё, и даже не поднимая головы, Эмбер чувствовала этот взгляд.

И выдохнуть она смогла, только когда он, наконец-то, вышел.

Эмбер встала, прошлась от окна к столу, сжимая пальцы и пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. А затем остановилась у стола, за которым не так давно сидел сеньор Виго, и её взгляд упал на письмо, которое он, очевидно, начал писать, но не закончил.

На листе была только одна фраза.

«Дорогая Элизабет!»

Очевидно, оно предназначалось невесте сеньора Виго.

Эмбер некоторое время смотрела на эту фразу и ощущала, как внутри разрастается какое−то новое для неё чувство. Неприятное. Острое. Жгучее.

Всё, что Эмбер знала о невесте сеньора Виго, это то, что она скромна и добродетельна, набожна и из простой семьи. А ещё то, что сеньор Виго её не любит. Он сам так сказал, когда они работали в этом кабинете несколько дней назад.

Но то, что Эмбер уже узнала о сеньоре Виго, заставляло думать, что, несмотря на отсутствие нежных чувств, он всё равно будет верным и преданным мужем этой Элизабет, и…

… это и было источником того жгучего чувства внутри, похожего на кислоту.

Эта неизвестная ей Элизабет, которая находилась где−то далеко, за полмира от Акадии вызвала у Эмбер острое чувство раздражения.

Да с чего бы?!

Она накрыла письмо чистым листом бумаги и поспешила в свою комнату. Прежде чем отправиться к герцогу Дельгадо, ей нужно справиться с этим волнением. Она и раньше бывала в сложных ситуациях и нередко ходила по самому краю, но никогда она не чувствовала себя настолько беззащитной перед лицом опасности, как сейчас. Сеньор Виго лишал её внутренней защиты, выпуская на волю непокорную птицу. И рано или поздно, это приведёт её к гибели.

Она присела на кровать, выпила настойки страстоцвета и взглянула на себя в зеркало.

О, Лучезарная! Да что это с ней?!

Эмбер не узнала себя в зеркале. То ли она так сильно привыкла к личине Эмерта, то ли свет в этой комнате был слишком тусклым, но ей показалось, что смотрит на неё из зеркала кто−то другой. Но больше всего испугало даже не это, а то, что вокруг неё сейчас сияло такое же облако, какое она только что видела вокруг сеньора Виго. Только в нём было больше золота и зелени, а не лазури. И это было очень странно и очень плохо.

Раньше, когда она хотела спрятать свою ауру, то просто представляла кокон вокруг себя, как научил её шаман Монгво. За годы тренировок и жизни в Тиджуке она научилась в одно мгновение набрасывать эту маскировку и удерживать её столько, сколько нужно, и даже не задумывалась об этом. И это было уникальное свойство, позволявшее Эмбер, в отличие от многих, оставаться неузнанной для камалео грандов и других эйфайров. И в такие моменты, когда её окружал этот кокон, даже она не видела в зеркале своей ауры. Защита работала безотказно. Но сейчас…

Сейчас, несмотря на все усилия, сквозь этот кокон проникали тонкие золотистые струйки эфира, как лучи солнца через дырявую крышу, и собирались вокруг неё лёгким прозрачным облаком.

Да она же светится, словно фонарь