как и каждого человека, странным образом тянуло к огню: в нем была непонятная таинственная сила — страшная, враждебная и вместе с тем живая, человечески разумная. В деревне очень скупо поддерживали огонь, и огонь был немилостив к деревне. Когда осенью начинали зажигать по вечерам свет, огонь сверкал из крохотных окошек волчьими глазами, вылезал в углах или через неплотные стены, словно желая выпрыгнуть. Случалось, что маленькие огоньки, словно в порыве мщения, собирались вместе и карабкались, цепляясь друг за друга, на чью-нибудь крышу. Почуяв их силу, одни люди с яростью бросались на них, топтали, давили, а другие, одурев, как околдованные, глядели на это.

Но на этот раз огонь был не тот, — величавый, но не пугающий. Чем ближе подходил Юрас, тем меньше его влекло, и чем меньше влекло, тем скорее ему хотелось попасть на пожар. Юрас пустился бегом и, поднявшись на бугор, остановился. Отсюда пожар открывался, как на ладони. Багровые языки пламени лизали небо, над пожаром вздымалось густое раскаленное облако дыма. Вспуганные огнем и шумом вороны носились над яворами, как ошалелые. Доносился горький запах горелого зерна.

Тарутис встретился со спешащими людьми. Некоторые несли длинные шесты, другие — ведра, но больше бежали с пустыми руками, обгоняя друг друга. Кто-то кричал:

— Топай скорей, чтоб тебе чорт! Сгорит — и не увидим.

Юрас подумал: «Глаза у человека еще ненасытнее брюха». Но он и сам торопился — не помогать, не сочувствие выразить помещику, а так просто — поглазеть.

Какое-то успокаивающее чувство закрадывалось в грудь.

«Следует, таким стоит!» — говорило в сердце само собой.

Когда пришел Тарутис, пламя охватило уже весь сарай, бушуя со страшной силой и угрожая перекинуться на другие постройки. Сначала пламя, словно огненный кот, старалось перебежать по забору, но собравшиеся во-время разобрали забор, — тогда, сердясь и прыская, как живое, рассуждающее существо, оно перебросилось, взобралось на громоотвод и охватило его. Длинный шест задымился, потом вспыхнул ярким пламенем, как гигантская свеча, затрещал, переломился в нескольких местах и рухнул, рассыпая в глаза окружающим дождь искр. Видимо, в кого-то попала головня, сразу вскрикнуло несколько человек, толпа отпрянула. Юрас подошел ближе. В отблесках лица людей казались окровавленными, их нельзя было узнать, — они то словно вытягивались, то как-то сплющивались, а в то время все казались одинаковыми. Никто почти не заботился о том, чтобы потушить пожар, все глазели в каком-то оцепенении или слонялись от одной группы к другой, таскали бревна, перепрыгивали через дымящиеся и пылающие балки, мешая друг другу.

Юрас слышал, как двое спорили, кто из них ближе подбежит к горящему сараю. Смельчаки накинули на головы свои кожухи и, подталкивая друг друга, исчезли в пламени, крича:

— Вперед!

Вскоре один из смельчаков вылез обратно, чихая и кашляя от дыма, а другой все не показывался. Через значительный промежуток выпрыгнул второй. Юрас содрогнулся, увидев, что огонь меднокрасным ужом обвился вокруг парнишки. Несчастный вопил, вертелся, а огонь терзал его спину. Юрас подскочил к нему одним из первых и стал срывать с горящего кожух. В тот же миг подвернулся кто-то шедший с ведром воды, другой вырвал у него ведро и опрокинул его на голову горевшему. Огонь погас.

— Изжарился бы, если б не дядя. Целуй ему руку!

— Спортсмен тоже, тьфу! — Сплюнул Юрас и, оставив весело хохотавших, направился к другой толпе в стороне жилого дома.

— Не надо злить огонь, не надо его трогать, — почему-то проговорил Юрас. И он тоже, как опьяневший, толкался в этой суматохе, не узнавая даже соседей.

А костельный колокол звонил не переставая. Усилившийся ветер с запада снова раздул утихавший огонь, и снопы искр посыпались на дом, двор, сад.

Прибежавшие на подмогу люди выламывали двери веранды. Через окна сыпались разные пожитки: постели, сундуки, ящики. Звенела посуда, сквозь шипение огня слышно было, как отбивали секунды часы, вынесенные в сад. Во дворе, на оттоманке перед опрокинутым роялем, который сверкал белыми зубами клавишей из-под отошедшей крышки, сидела жена Ярмалы с дочкой; скрестив руки, они смотрели на пожар. Возле нее складывали грудами вещи, кричали, толкались. Помещика нигде не было видно.

Юрас, подталкиваемый странным любопытством, путался среди работающих и едва не грохнулся на оттоманку рядом с помещицей. Ему показалось, что она его узнала и долго не спускала с него глаз. Он поскорее свернул за угол горящего дома и замешался в самой гуще людей. Когда ветер стих, с неба стал падать горячий пепел.

Стало ясно, что огонь пошел вверх, опасность для других жилых домов миновала. Тарутис разглядел здесь выгнанный в поле скот, теснившийся в кучу; только кони, не слушаясь поводий, вставали на дыбы при каждой вспышке пламени или грохоте рухнувших балок.

Кто-то дернул Юраса за полу.

— Будь, человече, мудр! Никогда не заносись высоко… — произнес знакомый голос, и Юрас не сразу узнал соседа.

Сосед свернул папироску, послюнил ее языком.

— Говорят, загорелось в пристройке. Бог его знает!

Когда огонь стал совсем спадать, а на горизонте, далеко за лесом, словно новый пожар, занялась заря, из местечка приехала запоздавшая на несколько часов пожарная команда. Пока установили насос, спустили рукав в колодец, от сарая почти ничего уже не осталось. Огонь еще раз вскинулся в схватке с водой, шипя затопил все вокруг едким, удушающим горячим дымом и, обессиленный, пропал.

Высоко в небе желтели и розовели кудрявые, как только что содранные овчинки, облака, озаренные уже рассветом, а не заревом пожара.

Вороны, вернувшиеся утром к своим яворам, не нашли там своих гнезд.

По-разному толковали люди о пожаре в усадьбе. Подозревали, что Ярмала сам это устроил, потому что совсем незадолго до этого он распорядился перевезти из сгоревшего потом сарая весь лучший инвентарь и машины в новую клуню. Помещик ничем не рисковал, решаясь на это: сгоревшая постройка стояла в стороне, от старости она едва держалась, а страховая премия ему была нужна для его оборотов.

Другие говорили, что, вернувшись из Каунаса, где он был во время пожара, Ярмала говорил при батраках:

— Я знаю, кто меня поджег.

Якобы им самим прогнанные батраки подожгли. Не разберешь, — много было таких, что Ярмале и того и этого желали.

— А что ты думаешь! — соглашались с этой мыслью крестьяне. — Наш пан не одного обобрал. Вот так же в прошлом году сгорела усадьба в Палесях, так ведь и не нашли, кто поджег. Помещик там с работниками на ножах был. Как придет срок кому годовую плату получать, сейчас же помещик его в полицию, будто бы за политику.

Уж второй год в Сармантской