Вождь Закари выслушал браконьера Джона Флеминга, кожа которого была неестественно бледной, словно слоновья кость, и, не сказав ни слова, вышел из хижины. Был вечер, костры все еще горели. Джон Флеминг неплохо говорил на местном наречии, и Закари прекрасно понимал его. Понимал, чего он хочет. Вот только не мог понимать, что такого особенного в тех далеких зарослях за рекой, которые можно видеть с холма, где стоит хижина вождя. Неужели ради этого стоит начинать кровавую войну с соседним племенем?

– Иначе придут люди с оружием и уничтожат вас всех, – сказал ему Джон Флеминг.

– Но почему? – спросил его Закари. – Что мне сказать своим людям?

– Придумай древнюю легенду, – сказал ему Джон Флеминг, углядел длинноногую Захру – младшую дочь вождя, и решил, что останется здесь на ночь.

Вождь не двигался, курил трубку и старался не слышать далекий голос Захры, надеясь, что прихоть белого человека иссякнет раньше, чем погибнет достаточно много хороших охотников и жен.

Вспыхнувшая война открыла границы. Застучали составы, увозя из Африки животных. Джон Флеминг считал полученные деньги. Долги забирали почти всю прибыль. Несколько раз Флеминг подумывал о том, чтобы сбежать. Бросить семью, которую держал у себя в заложниках Бруно Ардженто и скрыться где-нибудь на Гавайях. Да Флеминг даже купил себе билет, но ночью приснилась маленькая Бонни, которая за последний год должна была уже подрасти. Да и бросить Конни он не мог. Женщина верила в него, ждала его. Они строили планы. Дом в Миннесоте, собака, гараж на две машины, дружелюбные соседи… Просто осуществить мечту можно было лишь здесь, в Африке. Только вот Джон Флеминг не думал, что все закончится именно так.

Сначала он начал пить, чтобы немного забыться от местных обрядов, которые напоминали кошмарные сны, затем начались азартные игры, в которые снова и снова вовлекал его Бруно Ардженто, одалживая все больше и больше денег, наконец появились женщины. Последнее было надеждой, что так удастся забыть Конни и дочь, утонуть в ласках чернокожих ланей, чтобы все-таки решиться и сбежать, но… но в итоге все дошло до угроз и войны между племенами. Как-то раз Флеминг даже задумался о том, чтобы застрелить Бруно Ардженто. Все выглядело не так уж и сложно. А если все заранее подготовить, то можно еще и сбежать. С Конни и дочерью. Ведь Ардженто обманщик, он ничего не делает. Он просто эксплуатирует таких, как Флеминг. Так почему бы…

Несколько дней Флеминг вынашивал в себе этот замысел, но затем, когда выпала возможность убить ростовщика рука онемела так сильно, что Флеминг понял – убить Ардженто он никогда не сможет… Проще подчиниться. Проще начать войну, заставить дикарей убивать друг друга и заработать на этом денег. Здесь. Сейчас…

Вождь племени пыхтел и бросал косые взгляды на чернокожую женщину, которая была ему не то женой, не то сестрой, не то дочерью.

– Не вини меня! – заорал на него Флеминг, натягивая брюки. – Если хочешь кого-то убить, то убей лучше Ардженто! Это он сделал меня таким! Он!

И Флеминг расплакался. Не хотел плакать, но и не мог уже остановиться.

В приемной посла МакКоула жарко, и Бруно Ардженто чувствует, как рубашка липнет к спине. Посольство чужой страны пугает. Хочется вскочить на ноги и убежать, скрыться. Бросить все что есть, но… Но Ардженто продолжает ждать приема. Так же, как ждут десятки вагонов с животными, которые должны отправиться в Европу, за океан. Ждут, умирая от жары и жажды. Два дня назад умер старый слон. Плоть начала разлагаться так быстро, что от удушья погибли все оставшиеся в раскаленном солнцем вагоне животные.

– Какое мне дело до вашего слона? – спрашивает его посол МакКоул. – Вы платите мне, я помогаю вам. Или же вы хотите пожаловаться на убытки?

Ардженто не смело пожимает плечами. Посол молчит, достает карту, показывает отмеченные жирными крестами места незаконных рынков.

– Да здесь вся страна вне законе! – взрывается посол. – Вот взять хотя бы твой дом, как ты думаешь, сколько потребуется подписей, чтобы забрать его у тебя и передать местной власти?

Ардженто молчит.

– Верно! – скалится посол. – Одна. Моя! Понимаешь?

Ардженто кивает.

Корабль с животными приходит в порт Нью-Йорка. Еще несколько судов на подходе.

– Не думаю, что тебе стоит возвращаться в страну, – предупредил посла МакКоула конгрессмен Уве Дорф. – Лучше беги в Европу, откуда нет выдачи.

Он вешает трубку, не смотря на то, что МакКоул продолжает напоминать ему, сколько много сделал для него, и сколько Дорф заработал на этих морских поставках.

– Сложно избавиться от старых привычек? – спрашивает конгрессмена советник Кэй.

– Ты знаешь, что нам нужны были эти деньги.

– Еще бы мне не знать! – закатывает глаза советник Кэй. – И сколько проблем с этим было!

– И сколько еще будет, – безрадостно подмечает Уве Дорф, вспоминая о предстоящей встрече с президентом. Страх скатывается между лопаток холодными каплями пота. Страх и надежда. Но вот если бы можно было знать наперед!

– Думаете, это из-за МакКоула? – осторожно спрашивает советник.

– Думаю, МакКоул теперь сам по себе. Лично я умыл руки.

Президент Вурер смотрит на Дорфа, продолжая держать его за руку. Дорф корчится, шипит, словно вампир, попавший на солнечный свет, пытается предугадать, откуда последует удар, но пробоин и так слишком много. Поэтому он потеет. Президент видит, как у него по лбу текут крупные капли пота, кивает, отпускает влажную руку Дорфа.

Дорф чувствует, что задыхается. Слышит голос президента, но почти ничего не понимает, лишь кивает, стараясь попадать в такт, улыбается, словно затравленный хищник, пряча пугливый оскал.

Дверь закрывается. В кабинете все еще пахнет потом конгрессмена Дорфа. Президент сидит за столом. Руки дрожат. По закрытому каналу идет передача с телескопа на обратной стороне луны. Три года. Три коротких года. А затем комета и Армагеддон.

Президент закрывает глаза. Знают лишь избранные. Жизнь продолжается. Незнание – блаженство. Но как жить зная? Как обнимать свою дочь, зная, что она никогда не поступит в колледж, никогда не выйдет замуж, не родит детей – не успеет, как бы ни спешила. Как сказать об этом ее матери? Как смотреть в глаза нации и строить планы на десяток лет вперед, зная, что будет всего лишь три. И как заставлять себя подниматься каждое утро, когда дочь забирается в родительскую кровать и строит свои детские, непостоянные планы на жизнь…

Портрет. Портрет девушки. Обнаженной девушки. Он стоит у окна – холст и старый мольберт. Под ним пара кистей, тюбики с краской, пыль, пара пустых бутылок вина… Джамилу кажется, что если заглянуть чуть дальше в темноту, к плинтусу, то можно разглядеть использованный презерватив.