Из-за увиденного?

Нет, в том и дело, что она как раз почти ничего не видела, словно зрительный ряд аккуратно подчистили. То, что Тельма получила, — это скорее едва оформленный поток восприятия. Еще не первичный, но близкий к тому. И значит, проникла она достаточно глубоко.

Пожалуй, вечером милую даму ждет острый приступ мигрени.

…но кто подчистил ей память?

И так аккуратно… вряд ли она сама поняла, что лишилась воспоминаний. Или не лишилась, но перевели их в разряд инициируемых? Отложенная память, которая восстанавливается по сигналу. И что выступит стартером?

Не Гаррет.

Нож?

Лилии? Клочок бумаги… имя? Гадать можно вечно, и Тельме повезло, что…

— Ваш приятель, — парень осмелился нарушить размышления. — Он закончил. Так я пойду… да?

— Иди, — разрешила Тельма.

Мэйнфорд спешил. Он еще не бежал, но почти. И Зверь в нем — его Тельма ощущала и на расстоянии — почти вырвался на свободу.

— Что…

Он остановился и зашипел, точно от боли. И куртка его задымилась.

— Стой!

Ее голос сорвался.

А Мэйнфорд и вправду остановился. Сдавил голову руками. Он стоял, пытаясь управиться одновременно и со Зверем, и с силой, которая почти вышла из-под контроля.

Только не здесь.

Заправка и огонь — плохое сочетание…

— Мэйни, — Тельма вцепилась в его воротник. — Смотри на меня… позволь мне помочь…

Его сила — феникс, возродившийся из пепла, — готова была расправить крылья, выплюнуть хлысты протуберанцев, вымещая бессильную ярость на этой земле. И что с того, что земля эта пропитана бензином, а воздух таков, что и искры хватит.

Этой силы было слишком много, чтобы Тельма справилась с нею сама.

— Успокойся, — она сделала знак парню, чтобы убирался, но он, отбежав, как ему казалось, на безопасное место, застыл. Уставился круглыми глазами. И к страху, к которому Тельма притерпелась, добавилось кисловатое любопытство. — Мэйнфорд, ты слышишь меня?

Он дышал хрипло. Судорожно.

И пытался управиться с огнем.

А растревоженный Зверь выл.

— Вы оба должны успокоиться, — если трогать огонь руками, то обожжешься. Это не правило, это скорее логичное последствие глупого поступка. И Тельма знает. И все одно гладит плечи Мэйнфорда, пытаясь не обращать внимания на боль.

Раньше его сила не пугала.

Казалась заманчивой.

Сладкой.

Но нельзя есть слишком много сладкого.

— Что бы ни случилось, мы справимся. Ты сам так сказал, — она старалась говорить очень спокойно. А заодно уж выкинуть мысли о заправке.

Огне.

И воздухе, пропитанном парами бензина.

О том, что им, пожалуй, Бездна ворожила, если до сих пор уцелели и заправка, и земля… и глупый паренек, что вытянул шею, пытаясь разобрать хоть слово.

— Послушай. Если ты взорвешь это место, то я погибну, — Тельма заглянула в желтые глаза. — Я понимаю, что у тебя нет особых причин меня беречь, но… мне как-то вот неприятна мысль о смерти. Я еще не все сделала…

Выдох.

Судорожный.

И желтизну глаз прорезывают серые нити. Взгляд становится осмысленным.

— Да и тебя тогда точно запрут. Без суда и следствия. А то и ликвидируют. Что тогда станется с городом?

— Кохэн…

— Влип. Я уже поняла. И ты ничем ему не поможешь, если сожжешь заправку. Понимаешь?

Мэйнфорд кивнул. И сгреб Тельму в охапку, уткнулся носом в волосы ее, застыл. Он хрипло дышал, а пламя, которое еще недавно готово было испепелить и ее тоже, улеглось.

— Вот так лучше, — Тельма закрыла глаза.

Стоило признать себе, что ей нравилось просто стоять, согреваясь коконом чужой силы.

— За что мне все это? — проворчал Мэйнфорд, прихватив губами прядь.

— Спроси богов… я тоже хотела бы знать.

— Не ответят.

— Тогда Бездну…

— Меня отстранили. По состоянию здоровья… отпуск…

— И к лучшему.

— Почему? — он потерся носом о макушку.

А ладони все одно ныли. Нежность — не то лекарство, которое справилось бы с ожогами второй степени. Ничего. Бывало и хуже. Боль… боль Тельма потерпит. Давно приноровилась.

— Потому что теперь ты свободен в своих действиях.

Похоже, подобная мысль в голову Мэйнфорда не приходила.

Мэйнфорд на звонок не ответил.

Правда, звонил Кохэн не в Управление, здраво рассудив, что там его будут ждать с распростертыми объятиями и парой блокирующих браслетов в придачу.

Охота началась.

Он понял это, выбравшись из дома через чердак, — следовало благословить эту странную привычку людей Старого Света, строить несколько домов под общею крышей. Там же, на чердаке, Кохэн обнаружил сундук с тряпьем, и переоделся. Измаранный кровью костюм он бросил здесь же: в квартире найдется изрядно улик, и еще одна не изменит общей картины.

…как его?

…когда?

Последнее, что он помнил, — солнце… нет, солнца не было, как и крыльев. Галлюцинация. Болезненный бред. Или, скорее, побочное действие лекарства, которым его накачали.

Где?

В клинике.

Кто?

На простые вопросы и ответы были просты.

Джонни.

Больше ведь некому. Они вдвоем остались: Джонни и Кохэн. Пустой коридор. Запертые двери. Разговор. И нестерпимое желание убить человека.

Откуда оно взялось?

Кохэн добрался до последней лестницы, приоткрыл люк, который, к счастью, не удосужились закрыть на замок. Прислушался.

Внизу было тихо.

Нет, откуда-то издалека доносились и вопли полицейских сирен, чьи-то крики, кажется, вой… еще немного, и улицы перекроют. Развернутся сети поисковых заклятий, благо в Управлении имеются образцы крови Кохэна. Да и… найти одного масеуалле в городе людей не так и сложно.

Он не убивал.

Не мог.

Не стал бы. И то желание, сводившее его с ума в центре, не принадлежит ему. Да, было время, когда Кохэн ел человеческое мясо.

Так было принято.

Правильно.

По закону Атцлана, но здесь… он отказался от закона давно.

Кохэн накинул на голову просторный капюшон драной куртки. Пахло от нее плесенью, кошачьей мочой и еще чем-то на редкость неприятным. Он сгорбился, сунул руки в карманы, отчаянно надеясь, что если и случится встретить кого на пути, то человек этот не станет присматриваться к городскому отребью.