Так что у меня нет сильной стороны. Неоткуда ей было взяться.

И что же мне теперь, лечь и помереть? Сдаться без боя?

Ясногородский любил говорить: «Не падай прежде выстрела». Он часто повторял это, когда я твердила, что у нас ничего не получится, я не гожусь для его заданий, я все провалю, из меня никудышная актриса… Я и сейчас слышу его мягкий голос, укрощающий мои страхи. «Не падай прежде выстрела, Дина. Упасть всегда успеешь».

Забавно, что всем лучшим в себе я обязана человеку, которого собиралась предать и который успел первым.

Теперь я наблюдала за Кириллом постоянно. Научилась ловить его отражение во всех мало-мальски годных поверхностях и даже выпросила у поварихи еще зеркало, наврав, что тренируюсь каждый день и мне непременно нужно видеть себя от макушки до пяток.

Наши вечера выглядели идиллически. Я садилась на диване с книгой, Кирилл устраивался в кресле с ноутбуком. Второй Кирилл отражался напротив. Я делала вид, что читаю, а сама посматривала на него. Мне было важно держать его взглядом. Как будто ничего плохого не случится, пока я на него смотрю.

Рядом с тобой живет мужчина. Он пахнет мужчиной, обнимает тебя как мужчина, он смеется, и в его улыбке, в его голосе, в его смехе нет ничего отвратительного.

Лучше бы он смердел. Лучше бы от него воняло падалью. Или в зеркале вместо симпатичного улыбчивого лица отражалась тварь с окровавленной пастью. Мне было бы легче.

Я искала в нем признаки психопата – и не находила. Шизофрения, раздвоение личности – что угодно было бы лучше этой приветливой нормальности хорошего парня.

А вот со мной происходило что-то странное.

Сначала мне стало трудно называть его Кириллом. Кирилл – это человеческое имя. Маленькие Кирюши отодвигают ложкой пенку с манной каши, выпрашивают у мамы с папой щенка корги, кидаются в школьном дворе снежками, через пять лет провожают из института девушку с синими прядями в черных волосах; они не убивают, не убивают, не убивают людей ПРОСТО ТАК.

Что жило рядом со мной? Ложилось со мной в постель? Что целовало меня по утрам?

Я принюхивалась к нему, как хозяйка к своему псу, удравшему на прогулке, – не извалялся ли он в дохлой кошке? Обнять – и незаметно втянуть воздух носом под его щекой. Мой парень должен пахнуть смертью.

А пахнет пеной для бритья.

Когда он ушел, я выдавила пену себе на ладонь, принюхалась, и меня вырвало.

Однажды утром, вернувшись от Безымянной, я поймала себя на том, что не могу оторвать взгляда от его рук. Я уже говорила, у Кирилла красивые руки: длинные пальцы, ногти почти без кутикулы, ровные, розовые, как лепестки; руки что-то делали, и я внезапно осознала, что они существуют отдельно друг от друга: руки и Кирилл. Они – независимые сущности! Это открытие расставило все по своим местам. Я-то думала, он убивал руками. Нет! Убивали только руки!

Согласитесь, это все объясняло.

Кирилл сидел и разговаривал со мной, пока его руки размешивали сахар в чае, подносили ложку к его губам. Они ухаживали за ним, как за маленьким ребенком. У меня чуть не вырвался крик: «Зачем ты им подчиняешься?! Прекрати это! Ты ничего о них не знаешь!» Когда я поняла, что сейчас схвачу эту белую пятипальцевую дрянь, начну бить по ней сахарницей, чтобы переломать ей отростки, чтобы из-под ногтей брызнула кровь, только надо учесть вторую, ведь она бросится на помощь и станет душить меня или попытается выдавить мне глаз, – когда я представила огорченное лицо Кирилла над его руками, убивающими его девушку, тогда я налила в чашку кипяток и опустила в нее чайный пакетик, а вместе с пакетиком свой палец.

– Господи, Динка!

Он вскочил, сунул мою ладонь под холодную воду.

– Дин, мне иногда кажется, что ты задумываешься и проваливаешься в другое измерение. Первый, первый, как слышите меня? – Кирилл провел ладонью перед моим лицом. Его пальцы беззвучно хихикали, я видела ухмылки. – Ты иногда пугаешь меня!

Я иногда пугаю его!

Я. Иногда. Пугаю. Его.

– Таковы все творческие натуры, – с шутливым укором добавил он. – Держи под водой, не вынимай! Я поищу мазь.

Он ушел вместе с руками.

Я смеялась до тех пор, пока лицо не намокло от слез, потому что я пугала его, понимаете ли, и если бы вы оказались рядом, у вас не возникло бы сомнений, кто из нас двоих ненормальный.

Вечером Кирилл поставил фильм «Семейка Аддамс». Когда кисть руки по прозвищу Вещь вбежала в комнату, на меня вновь напал хохот.

– О, я тоже его обожаю! – обрадовался Кирилл.

Честное слово, никогда столько не смеялась.

Но зеркала сделали свое дело. Я кое-что начала подмечать.

Мелочи, пустяки – на первый взгляд. Я затыкала раковину, набирала в нее воду, записывала пальцем на воде, чтобы не забыть, и вынимала затычку.

Во-первых, иногда Кирилл зависал. Останавливался в самых неподходящих местах, например, посреди комнаты – и просто стоял без всякого выражения, словно его система в этот момент потребовала перезагрузки. Минуту, две. Затем приходил в себя. «Забыл, куда шел», – однажды пошутил он, поймав мой взгляд.

Никуда ты не шел, урод.

Во-вторых – еда. Он слишком тщательно ее пережевывал. Я успевала съесть ужин, заварить себе чай и помыть посуду, пока он бесконечно двигал челюстями над салатом. Я спросила, почему он так долго ест. «Боюсь подавиться», – ответил Кирилл.

Я с трудом удержалась, чтобы не броситься на него, не повалить на пол, не начать запихивать ему в рот все подряд с тарелок, чтобы он подавился и сдох.

Именно тогда меня впервые кольнула догадка: со мной тоже не все хорошо.

В-третьих, он был брезглив. После кипятка на пальце у меня вздулся волдырь. Кирилл заметил его и торопливо отвел взгляд. Я видела, что ему неприятно.

В тот же день, чуть позже, мы зашли на базу за какой-то мелочью и обнаружили, что Тимур носится в поисках бинта. Он порезал ладонь у основания большого пальца – не сильно, но кровило будь здоров. Когда на пол упала жирная красная капля, у Кирилла сделалось такое лицо, будто его сейчас стошнит. Он вышел и дожидался меня снаружи, пока я спокойненько перевязывала бедному Тимуру его страшную рану.

Ей-богу, простой порез!

И вещи вокруг него. Они всегда были в таком порядке, словно зашел в «Икею» за час до открытия. Ровные стопки футболок на полке. Ботинки чистые и носами к стене. Он даже шнурки складывал внутрь! Все чашки на сушилке поворачивал, чтобы ручки смотрели в одну сторону. Я с утра незаметно от него развернула чашку ручкой к стенке и стала наблюдать: грохнет он ренегата или нет? Кирилл ее снял, брезгливо помыл – помыл! – и отставил в сторону.

Еще пара суток – и я бы свихнулась.

Съехала бы крышей, к гадалке не ходи.

Но тут случился поход, и из похода он вернулся другим.