— Господи, — сказал он, открыв дверь. — Что случилось?

— Все не так страшно, как кажется, — сказал я. — Надрался до чертиков, и вот.

— И ты можешь давать интервью?

— Да, я в порядке. Только с лица не очень.

— Что есть, то есть, — ответил он.

Тонья, увидев меня, заплакала. Я сказал ей, что просто надрался как свинья, но ничего не случилось. Как оно и было на самом деле. На фестивале на меня тоже оборачивались, и Тонья много плакала, но мало-помалу мне стало лучше, не отпускавшая меня железная хватка ослабла. Мы послушали Garbage, концерт был фантастический, Тонья сказала, что любит меня, я сказал, что люблю ее; я решил забыть-похоронить все, что произошло. Не возвращаться, не оборачиваться, не думать, не давать ему места в моей жизни.

В начале осени позвонил Арве и сказал, что они сошлись с Линдой. Я сказал: я же говорил, что вы сойдетесь.

— Но это случилось не тогда, а позже. Она написала письмо, а потом приехала. Я надеюсь, мы с тобой можем остаться друзьями. Я понимаю, что тяжело, но я надеюсь.

— Конечно, мы останемся друзьями, — сказал я.

Честно сказал; зла на него я не держал, с чего бы?

Мы встретились через месяц. Все вернулось на круги своя: я опять не мог ничего рассказать ему и вообще едва мог вымолвить слово, хотя догнался спиртным. Он сказал, что Линда все время обо мне заговаривает и часто упоминает, что я красивый. Я подумал, что в нашем кругу это нерелевантный параметр, он идет по разряду примечательных фактов, как если бы я хромал или имел горб. К тому же мне ее слова пересказал Арве, с чего вдруг? Однажды я встретил его в Доме художников, такого пьяного, что он еле держался на ногах, но вцепился мне в руку и подводил к столикам со словами: «Ну разве не красавец?» Я ускользнул, а час спустя наткнулся на него, и мы сели посидеть, и я сказал: послушай, я тебе столько всего понарассказывал о себе, а ты мне ни разу не открылся, в смысле не рассказал о сущностных для тебя вещах, и он ответил, что, мол, лучше обо мне думал, я чего-то прямо как народный психолог из субботнего приложения «Дагбладет», ладно, отъехал я. Он был прав, он всегда был прав или владел всеми аргументами и за, и против. Он много мне дал, но мне придется похоронить и это тоже, понял я, не получится одновременно жить этим и своей обычной бергенской жизнью. Не выйдет.

Зимой я снова с ним увиделся, Линда была в городе и хотела повидаться, Арве привел ее, оставил нас на полчаса, а потом зашел за ней и увел. Она сидела, сгорбившись, в большой кожаной куртке, слабая, дрожащая, от нее почти ничего не осталось, и я подумал: умерло былое, ничего нет.

Пока я излагал Гейру всю историю, он смотрел в стол перед собой. Когда я закончил, он поднял глаза и встретился со мной взглядом.

— Интересно, — сказал он. — Ты все обращаешь вовнутрь. Всю боль, всю агрессию, все чувства, весь стыд, все. Внутрь. Ты винишь себя, а не кого-то еще.

— Любая девочка-подросток сделала бы так же.

— Нет! — возразил он. — Ты изрезал себе лицо. Никакая девочка так не сделает. Я вообще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь такое учинил.

— Порезы были неглубокие, — сказал я. — Вид ужасный, но на самом деле не то чтобы катастрофа.

— Но кто сам себе такого пожелает?

Я пожал плечами:

— Просто все сошлось в одну точку. Смерть отца, шумиха вокруг книги, жизнь с Тоньей. Ну и Линда, само собой.

— Но сегодня ты к ней ничего не почувствовал?

— Никакого сильного чувства, во всяком случае.

— А еще с ней встречаться думаешь?

— Возможно. Наверно. Просто чтобы у меня здесь был хоть один друг.

— Еще один друг.

— Именно, — ответил я и поднял палец, привлекая внимание официанта.

На следующий день позвонила хозяйка квартиры, где я жил. Ее подруга искала квартиранта, чтобы разделить коммунальные расходы.

— Что значит «квартирант»? — спросил я.

— У тебя будет своя комната, а остальное общее.

— Боюсь, вряд ли это мой вариант.

— Пойми, это не квартира, а сказка. У нее адрес — Бастугатан, круче в Стокгольме уже не бывает.

— Хорошо, — сказал я, — сходить поговорить с хозяйкой я точно могу.

— Она очень следит за норвежской литературой, — сказала моя хозяйка.

Я получил телефон и имя, позвонил, трубку тут же взяли: пожалуйста, приходите хоть сейчас.

Квартира и впрямь тянула на сказку. Хозяйка оказалась молодой женщиной, моложе меня, все стены она завесила фотографиями мужчины. Это мой муж, сказала она, он умер.

— Сочувствую, — сказал я.

Она развернулась и пошла вглубь квартиры.

— Вот твоя комната, если понравится, конечно. Отдельная ванная, отдельная кухня и спальня, как видишь.

— Здорово, — сказал я.

— И вход у тебя тоже свой. А захочешь уединиться, например, чтобы сидеть писать, просто закрой вон ту дверь.

— Я готов снять комнату, — сказал я. — Когда можно будет переехать?

— А когда хочешь?

— Вот как? Тогда я к вечеру заявлюсь с вещами.

Гейр только заржал, когда я все ему рассказал.

— Понимаешь, это просто невозможно — приехать в Стокгольм, никого тут не зная, и найти жилье на Бастугатан. Так не бывает. Понимаешь? — сказал он. — Одно объяснение, что боги тебя любят.

— Но не Цезарь, — ответил я.

— И он тоже, но еще и завидует.

Три дня спустя я позвонил Линде, сказал, что переехал, и спросил, не хочет ли она выпить вместе кофе. Да, ничего против не имеет, и через час мы уже сидели в кафе на «горбу» — повисшей над отвесным обрывом улице Хурнсгатан. Линда показалась мне более радостной — это первое, на что я обратил внимание, когда она села за столик. Она спросила, плавал ли я сегодня в бассейне, я улыбнулся и сказал нет, а она плавала, рано утром, это было волшебно.

Мы сидели, водили ложкой по капучино, я закурил, не зная, о чем говорить, и сказал себе, что сегодняшний раз — последний.

— Ты театр любишь? — спросила она.

Я покачал головой и сказал, что не видел ничего, кроме спектаклей Бергенского нацтеатра, но им по завлекательности рыбы в аквариуме фору дадут; да пару постановок на Бергенском международном театральном фестивале, в том числе «Фауста», где актеры с приделанными длинными черными носами весь спектакль бродили по сцене, что-то бормоча. В ответ она сказала, что тогда нам надо сходить на «Привидения» в постановке Бергмана, и я ответил, давай, дам театру еще один шанс.

— Тогда уговор? — сказала она.

— Да, — кивнул я, — звучит хорошо.

— И захвати с собой твоего норвежского друга, познакомимся, — сказала она.