– Это не настоящий дневник, я сделала в нём лишь одну запись и лишь для того, чтоб её мама прочла. Подсовываю ей его постоянно. Для одного важного дела нужно…

Красивая комбинация, думал про себя Вася, неоднозначная, зато многоходовая. Но потом, сам же для себя, спохватился, что неправильно оценивает чужой ум.

Вспомнил, как однажды, когда вечеровали втроем, Тургояк, Пушкарёва и Вася, он поставил плеер, подаренный Семыкиным, на запись, а сам, по вымышленному предлогу, убежал домой. Соседки не знали, что Sony работает, обсуждали его за глаза. Конечно, нового да интересного Вася тогда не узнал, хотя интонация, с которой о нём говорят, способна многое объяснить и сама по себе. Ему показалось важным тогда, что Лена с Марусей, оставшись наедине, начали хихикать с каким-то облегчением, что ли, освободившись от гендерного противостояния; в голосах их появились «семейные» нотки – и теперь он знал, как они говорят, если никого нет рядом.

Больше всего его зацепила фраза, будто бы объясняющая, что все «территории» между подругами поделены.

– Смотри-смотри, как Васька бегает от меня…

Так он теперь точно (очно) узнал, что на самом-то деле давным-давно Марусин и ничей более.

Снегурочку распивали всем первоподъездным кланчиком, вроде как по законному праву соучастия. По крайней мере, Вася осознаёт причастность к результату (за фильтрами ездил), ну а Соркина с Пушкарёвой (плюс Инна в придачу) до кучи и за компанию.

Руфина Дмитриевна повела мужа в «Победу» на премьеру «Танцора диско», а там две серии, так что их теперь долго, часа три не будет. В крайнем случае можно на первый этаж, к Васе спуститься (родители не вернулись всё ещё) или к Янке на четвёртый подняться – тётя Люда тоже в отпуск уехала, а Тургояк ключи оставила, цветы поливать, поэтому там и цветы поливали, и к экзаменам готовились, и чемпионат мира (или всё-таки Европы? Впрочем, какая разница?) по футболу смотрели. Чемпионом тогда стала Франция… Значит, всё-таки чемпионат Европы был… потому что Мишель Платини со своими кудрями затмил тогда в коллективном советском сознании всех элегантных французов, до той поры существовавших. Даже Монтана.

Короче, затабунились не по-детски, напились вхлам. Вася так и вовсе первый раз с катушек сорвался, совсем неопытный был, не понимал ещё, как Снегурочка землю из-под ног уводит, в обмен разгоняя в голове переменную облачность, наполняя все телесные тупики и тоннели горячим, горячечным каким-то нетерпением.

Хихикали по-глупому, особенно Бендер, толпясь на кухне у здоровенной бутыли за занавесочкой, куда Маруся постоянно чайной заварки доливала (Снегурочка была нежно-коричневого цвета) и всех всячески провоцировала, точно эксперимент над друзьями ставила. Правда, смысл процедуры ускользал, но менее привлекательным оттого не становился. Пугал, конечно, но манил гораздо сильнее. А вот про Пушкарёву хотелось сказать «дорвалась», хотя она особенно не усердствовала и сильно не выделялась, причащалась наравне со всеми, но пила самогон точно воду, большими и звучными глотками, возникающими от настоящей, неподтасованной жажды.

Она ещё при этом так глаза заводила, что было очевидно, как ей дотошная эта снегурочка нравится. Всех других от первача передёргивало, а вот Лена пила самогон как русалочка воду, в которой плавала и жила.

Время вдруг скомкалось, как простыня, да забыло выпрямиться. Уже очень скоро вернулась Руфина Дмитриевна с супругом – билетов на «Танцора диско» в большом зале не было, пришлось смотреть в малом «Одиноким предоставляется общежитие» с Натальей Гундаревой. Правда, после кино они слегка прогулялись до поликлиники, так как встретили общих знакомых, которые звали на чай с профитролями.

Приняли Тургояки приглашение или нет, Вася уже не узнал: дубильные вещества погнали их толпу дальше – сначала все поднялись к Янке (по дороге Соркина отвалилась сразу же – так как её, самую молодую, стало мутить и она, проблевавшись, отползла домой), где потеряли Марусю – та отрубилась на полуслове. Уснула, стоило голову на подушку приложить.

Тогда-то Вася и понял, почему сильное опьянение она звала «Лапландией»: голова кругом идёт, а тело вьётся вслед за головой, задающей графикам восприятия прерывистую плавность, снисходящую сугубо сверху вниз. Когда кажется, что не по земле, не по полу идёшь, но летишь выше себя самого, ног не чуя. Точно их нет у тебя, ног-то.

Вася, опьяневший впервые, ещё не знал, как нужно беречься и попридерживать коней, поэтому и тратил себя на всю катушку, догоняя постоянно нарастающий симптом, который всё рвался и рвался из него куда-то наружу. А вот Лена вела себя весьма экономно, укромно, фиксировалась лишь на главном и по пустякам остатки сил не растрачивала. Упивалась опьянением совсем как теплокровным возбуждением, наполнившим её до последней клеточки.

То, что алкоголь раскручивает маховик постепенно, Вася не подозревал, тем более что Пушкарёвой хотелось догнаться. Точно она решила воплотить в эту ночь ненасытную, бездонную прорву – чёрную дыру космического происхождения, способную всосать в себя любое количество горючего и пульсирующую по краям. За посошком они и пошли на первый этаж – Вася вдруг вспомнил, что у отца обязательно есть запасы «хорошего коньячка» (слово «коньяк» без прилагательного «хороший» в их семье почему-то не употреблялось), практикующему врачу положено иметь стратегические запасы. И хотя Вася никогда раньше ими не пользовался, одним глазом видел и знал, где хранится заначка.

Спускались ещё втроем, но Инна даже заходить к Васе не стала, сразу процокала домой, так что в родительской спальне (там, где папенькин бар) оказались вдвоём. Разумеется, вела Пушкарёва – и не оттого, что Вася б не посмел, просто ему и мысль переспать, потерять невинность (!) с бухты-барахты, с первой-встречной, тем более с «подругой по жизни», отличницей, комсомолкой, соседкой (как же он теперь в глаза дяде Пете смотреть-то станет? А тёте Гале?), в голову бы не пришла.

Не то – Лена; как уж у нее сознание (или бессознание) устроено, чего она протянула к нему, ещё даже не понимавшему её намерений, руку, схватила за рукав, притянула к себе, да так и не отпускала, пока до него не дошло, что она хочет. Инфернально ухмыляясь, будто играя роль (смотрит всё время в сторону, точно глаза заклинило, а голову перекосило, несмотря на общую мягкость и дополнительную размягчённость там, где горит), Лена шепчет сухими, пересохшими от жажды губами, и невозможно понять, в шутку или всерьёз.

И так по кругу, точно в лихорадке или в забытьи, мелко подрагивая, точно под током, пока он не закроет ей рот ладонью, дабы более не отвлекала от устремлённости вниз. От сосредоточенности уже на своих междометьях, подобно искрам рождающихся от соприкосновений.