них в вагоне стало совсем тихо — старушки теперь тоже смотрели в окно, — остались только шуршание колес и металлическое позвякивание.

33

Алекс сидел за ноутбуком. Не знаю, что он делал. Может, что-нибудь читал, может, просто сёрфил, может, пополнял свою порно-эротическую коллекцию фотографиями обнажённых женщин. В конце концов недавно был куплен новый внешний жесткий диск, так что место для новых экспонатов было.

— Алекс? Эх, поесть бы… Боюсь, от голода ещё хуже станет…

Я лежала на диване с мокрым полотенцем на глазах.

— Так поешь.

— Так я не могу — нечего.

— Так приготовь.

— Так не могу. Мигрень у меня. Встать не могу. На меня как будто бетонную плиту положили. И тошнит, если встаешь. И от света больно.

Она начала прорастать с утра: семена проклюнулись под бровями и тонкая паутина ростков за какой-нибудь час опутала весь мозг. Слева сеть была плотнее и глубже пустила свои острые, паразитические корни, которые, казалось, сжимали мозг, словно губку, из которой нужно выжать побольше влаги.

— Ну так лежи и не жужжи.

— Так а поесть-то надо…

— Тебя же тошнит?

— Когда встаю. Но если совсем ничего не есть, то оно ещё сильнее начинает болеть.

— Раз можешь есть, значит не умираешь.

— Так ты сделаешь что-нибудь поесть? Или для этого надо умереть?

— Я сейчас не могу.

— Но ты же нормально себя чувствуешь? Есть пельмени в морозилке.

— Я не умею их готовить.

— Они готовые, их только сварить. Там есть подробная инструкция на пачке. Это не сложно.

— Ну так и свари, если не сложно. Я занят.

— Алекс, я готовлю каждый день, ты реально один раз не можешь сварить какие-то несчастные пельмени из пакета? Один раз, когда у меня болит голова? Всего один!

— У тебя всегда что-нибудь болит.

В родительском доме к болезням все относились с уважением. В том числе отец. Может быть, отец уважал болезни даже больше других членов семьи, потому что сам он болел очень редко, а уж если болел, то самый обычный насморк воспринимал как предвестника скорой смерти.

В общем, я была чересчур в этом вопросе разбалована. Поэтому поначалу презрительное «у тебя вечно что-то болит» очень меня обижало. Но если долго и методично бить в одно и тоже место, то рано или поздно сделаешь сквозной лаз и окажешься с той стороны земного шара, где всё будет вверх тормашками. Постепенно я и сама поверила, что болею намного чаще среднестатистического человека, и мало кто согласится иметь дело с такой дохлятиной. Поверила, что «нормальные люди так часто не болеют». По сравнению с Алексом, который почти всегда был здоров, я действительно цепляла простуды довольно часто. А ещё были мигрени и болезненные менструации. Если мигрень начиналась второй раз за месяц, я чувствовала себя виноватой и не позволяла себе лежать и страдать, а уж тем более «ныть» о своем состоянии. Я заставляла себя встать и хоть что-нибудь делать. Или, если встать всё-таки не получалось, я лежала, погребённая под мыслями вроде: «Ты должна была лучше искать способ избежать приступов… Никто не будет терпеть твоё ничегонеделание под предлогом болезни… Голова не может болеть просто так, это ты что-то сделала не так… Головная боль твоё безделье не оправдывает, ты сама в ней виновата…»

Но потом бог, в возможности которого я тогда ещё верила, создал триптаны…

«Если ты сама ничего не делаешь, то хотя бы не отвлекай других людей на всякую ерунду, вроде того, чтобы сходить тебе за таблетками».

34

Нежный журчащий звон наполнил квартиру. То, что в Бардо было чёрным «гадким утёнком» превратилось в маленький изящный предмет. Колокольчик будто торопился рассмотреть и впитать мир живых, в который попал: его изогнутые бока изо всех сил отражали моё лицо, фрагменты книжных полок и стен. Я стояла посреди комнаты и покачивала им снова и снова, заставляя язычок ударяться о купол и производить тугой, пленительный звук, долго перекатывающийся по пространству квартиры, прежде чем стихнуть. Этот звук словно бы прорвал облака: внезапно из прогалины вырвался пучок солнечных лучей, и колокольчик тут же поймал его, засияв глубоким бронзовым светом.

Даже сейчас, когда я достаю этот колокольчик, его звук и бронзовое сияние ассоциируются у меня с весной, солнцем, нарциссами из того трамвая и безудержным стихийным счастьем, способным подчинить себе мир и разогнать облака.

В тот день всё было необыкновенно. Мне нравилось моё отражение в зеркале. Мне не понадобилось тратить два часа, чтобы в конце концов убедиться, что моё тело способно испортить любой наряд, так хорошо смотрящийся на вешалке. Я просто достала из шкафа платье, надела его, и оно мне подошло.

Выходя из квартиры выгуливать Павла, я не смотрела предварительно в глазок и не прислушивалась, поэтому на лестничной площадке практически нос к носу столкнулась с возвращающейся откуда-то соседкой. Я улыбнулась ей, поздоровалась, и потом, глядя, как она отпирает дверь, неожиданно выронила:

— У вас очень красивое пальто!

Соседка поблагодарила и улыбнулась, и мне захотелось подарить ей цветы, букет тюльпанов или нарциссов, да, лучше нарциссов, подложить их под дверь, позвонить и убежать. Мне захотелось стучать во все двери подряд и всем говорить, как они прекрасны, и каждому вручить весенний цветок. Даже тётке с вечно злым, ярко накрашенным лицом, что жила этажом ниже и которую я боялась, мне захотелось подбросить букет: что-то небесно-голубое вроде незабудок или пролесок.

Время тянулось бесконечно, и после долгой прогулки с Павлом оставался ещё целый час до того момента, когда нужно было выходить из дома, чтобы вовремя добраться до Тани. Не зная, чем себя занять, я решила записать историю своего утреннего путешествия в Бардо. Я понимала, что если расскажу её письменно, то вечером мне проще будет пересказать её устно, не комкая и не забывая от волнения важные куски. Я создала в почте новое письмо и принялась писать, держа в уме образ Тани, обращаясь к ней и вдохновляясь её воображаемыми одобрительными кивками. Я как раз уложилась в час, сохранила текст в черновики и стала собираться. Волнение нарастало. Павел с готовностью пошлёпал за мной в прихожую, наивно надеясь, что мы снова идём гулять.

— Пожелай мне удачи, Павел! — попросила я шёпотом. Пёс, услышав своё имя, сосредоточенно на меня уставился и одобрительно замахал хвостом.

35

Обалдеть, это же исполнение давней мечты! — Стася придёт, повесит свою куртку на вешалку в прихожей, и она будет висеть рукав