– Ты могла бы поцеловать меня в щеку? – попросил я.

– Якуб.

– Это же ничего не значит. Просто я давно этого не испытывал. Мне хочется вспомнить.

Клара поцеловала мою щеку, совсем рядом с губами, и страх перед ее откровением на миг отступил. Я попросил ее уйти, пока этот восторг не угас.

Последние две недели на корабле я провел, скрываясь от русских. Я торчал в своей каюте и попросил Клару оставить меня в покое. Она ответила, что понимает. Я представлял себе жизнь в тюрьме для важных политических заключенных, думал о том, как вынесу вечную разлуку с моей страной, с Ленкой. О том, как вырваться на свободу. Перед инициацией протокола посадки в спускаемом аппарате Юрий хотел меня пристегнуть, но Клара отговорила его. Она твердила, что мне можно доверять.

Покой Вселенной обманчив, и это не поэтическая метафора и не попытка дешевого умничанья, а физический факт. Четыре слоя земной атмосферы покоятся на своих местах, как четырехглавый Цербер охраняя нашу драгоценную кожу от солнца, бросающего на нас свой яд каждую секунду каждого дня. Они – стоические хранители, невидимые и столь недооцененные в наших будничных мыслях.

Пока мы готовились к входу в плотные слои атмосферы, я сидел рядом с Василием, который решал на планшете кроссворд и не обращал внимания на то, что наш шаттл стремительно мчится к Земле. Клара и Юрий, сидевшие впереди, управляли спуском и весело переговаривались по-русски с командованием миссии. Шаттл перевернулся на брюхо, и я выглянул в палубный иллюминатор, в последний раз увидеть то, что формально классифицируется как космос – предельный рубеж, пока не будет открыт новый рубеж за его пределами. Он тоже смотрел на меня – с вечным мерцанием и пустотой, не понимающий, ни кто я такой, ни зачем существую.

Шаттл опускался вверх носом, раскаляясь до 1649 градусов Цельсия, пробивался сквозь мезосферу – кладбище мертвых звезд, щит Земли от случайных метеоритов. Воздух менялся медленно, не облегчая путь. Корабль с отключенными двигателями был теперь не более чем сложно устроенным дельтапланом, использующим физику Земли, и скользил сквозь атмосферу быстрее скорости звука.

Внизу, далеко под нами, где-нибудь в Москве или, может, в близлежащих к ней городах, немногие услышат двойной хлопок с интервалом меньше секунды, барабанную дробь, возвещающую о нашем возвращении. Этот звук сочтут обычным городским шумом, и день продолжится в молчании прессы и правительства. А яркое «S», на миг мелькнувшее на небосводе – неотвратимый росчерк фантомных космонавтов, – покажется просто не заслуживающей внимания погодной аномалией.

Мы падали со ста тридцати километров. Мезосфера – защита. А стратосфера – холодное, неподвижное и жуткое место без климата. Чистилище со свойствами космоса, но все-таки часть Земли. Обманчивый недо-мир, ничья земля между окопами. Потом – тропосфера, последняя линия обороны, от греческого tropos, означающего изменение. Всемирное хранилище водяных паров и аэрозолей, место хаоса, растущего давления, изменения погодных условий. Она идеальна как ближайший контактирующий с людьми слой, как сфера, обнимающая человечество.

Земля казалась мирной. Никаких признаков, что ее поверхность гудит миллиардами беспокойных душ. Мы были так близко к ее океанам, ее континентам, внутри одного – страна, а в ней была когда-то больница, где голым и крохотным я появился на свет. Больница теперь разрушена, ее место занял офис производителя пищевых автоматов. Смогу ли я когда-нибудь опять посетить это место, опять увидеть тот клочок грязи, куда пришел?

Видение будущего возникло около позвоночника, прошло через нижнюю часть кишечника, брюшную полость, легкие, горло. Как рюмка бурбона, только в обратном порядке. Заложник русских, человек, сведенный до государственной тайны. А если я все же когда-нибудь вернусь в родную страну, какая жизнь меня ждет? Расследования, разбирательства, шум. Не будет мне ни покоя, ни мира, ни продолжения безмятежной жизни с Ленкой. Я встретился взглядом с Василием. Он знал.

Нет, я не мог принять такую судьбу. Раз мне суждено вернуться на Землю, я должен быть свободным. Все у меня отняли – и личность, и физическое здоровье, а может, и рассудок. И я не знал, что случилось с моей женой. Я больше не допущу разрушений, не позволю. Так мне советовал Бог Василия. Не быть игрушкой в руках этих русских.

Я отстегнул ремни, кинулся на пульт управления, отпихнул руки Клары и активировал один из двигателей корабля. «Nasha slava 1» перевернулась и прыгнула, как газель с разодранным зубами хищника бедром. Я повалился на потолок. Клара вскрикнула, а Юрий отстегнулся, бросился на меня и с поразительной ловкостью обхватил за шею, намереваясь не просто усмирить, а убить, рыча от ненависти, накопившейся за месяцы изоляции. Я молотил руками, и жизнь уже начала меня покидать, как вдруг на нас навалилась еще бо́льшая тяжесть. Я видел только рваную марлю и кулаки Василия, которые били Юрия по затылку.

– …avariynaya posadka, ya povtoryayu… – кричала в микрофон Клара, и мне хотелось, в свою очередь, крикнуть: «Прости, но чего ты ждала? Что я буду сидеть и ждать?»

Кровь залила мне глаз, а тяжесть исчезла. Юрий бросил меня, отвалился вправо и кричал, хватаясь рукой за шею. Василий выплюнул кусок кожи и мяса. Он прокусил аорту, и кровь хлестала из шеи Юрия.

– Пророк будет жить, – произнес Василий. – Я – апостол.

«Целостность тела неприкосновенна!» – хотелось мне крикнуть Василию, но было поздно.

Я сделал это. И должен довести до конца.

Корабль опять перевернулся на днище, и нас с Василием вдавило в кресла. Его кости хрустнули, но внешне он не выдавал боли. Истекающий кровью Юрий едва дышал.

Клара оглянулась на нас. Обеими руками она вцепилась в штурвал, пытаясь его удержать. На мышцах предплечий набухли вены.

– Якуб, – произнесла она, будто не знала, кому принадлежит это имя.

Она доверяла мне, своему товарищу-фантому, но не могла даже представить, как сильно я хотел вернуться домой. Я тосковал по тем минутам, когда мы с ней впервые обедали вместе, когда я разглядывал капли пота на ее теле, а она делала вид, что этого не замечает. Когда мы думали друг о друге только хорошее.

Я снова бросился на пульт управления, заколотил по кнопкам, по экрану и по панелям локтями, кулаками и лбом. Клара впивалась ногтями в каждый участок плоти, куда могла дотянуться, но, как генетический, тренированный еще в утробе матери фантом-космонавт, не отстегнулась, а я был свободен действовать. «Nasha slava 1» снова и снова переворачивалась, за стеклами иллюминаторов кружили зеленые поля России и города, разделенные сотнями квадратных километров сельской местности и пустоты.

Пальцы Клары проникли ко мне в рот, вцепились в язык, стремясь его вырвать.

Василий сзади шлепнул ее по руке и уже изготовился опять вцепиться окровавленными зубами, но я успел крикнуть:

– Нет, апостол, хватит!

Он отступил, проведать Юрия, бледного и почти неподвижного. Василий погладил его по щеке и прошептал: