Клара пояснила, что вся эта еда предназначалась для угощения раз в неделю, чтобы сделать маленький перерыв в безупречно здоровой диете. Но поскольку запасов оказалось чересчур много, а Василий отказывался есть любую вредную пищу, Клара с Юрием решили до возвращения на Землю опустошить резерв, превратив остаток полета в праздник чревоугодия. Я был рад им помочь – даже постоянная боль от гниющего зуба, поразившая уже половину лица, не мешала моему аппетиту к еде, японскому чаю, американскому бурбону, русской водке и японскому пиву. Всю неделю я ел, дышал, смотрел в иллюминатор и составлял список того, что хотел получить от жизни. И того, что считал себя обязанным сделать.

Я хотел в последний раз увидеть волосатый живот своего друга, безногий труп.

Я хотел увидеть Бога, прикасающегося к Вселенной, хотел увидеть сквозь черный занавес его руку, дергающую за нити, на которых качаются звезды. Подтверждение.

Я хотел своими глазами видеть двух космических гигантов-влюбленных, две огромные, как жизнь, фигуры, держащиеся за руки, видеть их пикник на поверхности Марса и любовь среди голых ландшафтов и кратеров. Они созданы друг для друга, так похожи, что неразличимы, даже пол расплывчат, неясен.

Я хотел увидеть, как Земля расколется до самого ядра, разлетится осколками, подтвердив мою теорию – она слишком непрочна, не стоит ее беречь.

Я хотел видеть трупы всех космонавтов фантомной миссии. Привезти их на Землю, пусть хранятся в стеклянных ящиках в Мавзолее Ленина.

Я хотел, чтобы валькирии пролетали сквозь пространство и время и ласкали мертвые души африканских сирот. Я хотел, чтобы все созданные человеческим разумом мифические существа перетрахались и породили самый извращенный, объединяющий всех нас гибрид. Я хотел, чтобы главные потребности человеческого существования – утоление голода, крепкое здоровье, любовь – приняли форму небольших фруктов, которые можно выращивать и собирать. Но кто стал бы владельцем сада, а кто – сборщиком урожая? Я хотел, чтобы космическая пыль собралась вокруг глиняных гнезд агрессивных шершней, пусть они размножаются, развиваются, объединяются и образуют собственную планету, со своими человекоподобными обитателями, управляющими машиноподобными механизмами. Если бы существовал этот серый призрачный мир – отражение, имитация всего опыта человечества, – тогда мы могли бы наблюдать за ним и учиться. Подтверждение.

Я хотел бы, чтобы хоть кто-то сказал мне, что уверен в своих действиях. Хотел, чтобы кто-то претендовал на власть, хотел прыгнуть во Влтаву, попробовать на вкус токсичную жидкость, понять, что где-то там, среди грязи и стоков, еще есть вода. Я хотел жить с обеих сторон. Хотел потрогать каждый булыжник французских дорог. Хотел пить английский чай без молока. Хотел зайти в самую грязную американскую забегаловку в самом пыльном городе, заказать бургер и молочный коктейль. А как скатывается с языка это слово – буРрРгеРрР. Я хотел заблудиться среди служащих в элегантных костюмах в Нью-Йорке, ощутить следы кокаина на унитазе в туалете. Хотел висеть на скелете кита. Хотел подтверждений хаоса. Я хотел их так сильно, что вообще не хотел. Я хотел того, чего хочет каждый. Чтобы кто-то подсказал мне, как сделать выбор.

Да, Ленка была права. Я вернулся бы другим мужчиной, и она вернулась бы другой женщиной. Оболочки остались прежними, изменились некоторые детали. А кто сказал, что эти два совершенно новых существа не могут любить друг друга?

За две недели до приземления я решил, что пора расколоть Василия. Я его избегал, чтобы не скорбеть о потере Гануша, но мне надо узнать о его видениях, пока мы еще в ловушке общего корабля. Мне сказали, что Василий покинул свой спальный отсек и устроился в одной из трех корабельных лабораторий. Клара больше не навещала его. Юрий каждые два дня его посещал, официально – для доставки еды и новостей миссии, неофициально (как он сам поведал мне шепотом) – убедиться, что «сухарь» еще жив. В последние дни я отслеживал перемещения Клары и Юрия, чтобы найти небольшое, но верное совпадение времени их отдыха.

Наконец, я его нашел, и когда оба спали, покинул свой отсек, миновал их каюты и свернул в коридор к лабораториям, где, как я полагал, русские изучали влияние космоса на бактерии, а также и то, как эти мутации можно использовать в бактериологической войне. Следствие ли это паранойи холодной войны, объяснимое недоверие к оккупанту или просто принятие реального мира – я и сам не знал. И в конце концов – что бы стала делать моя страна с образцами из облака Чопра? Попыталась с их помощью вырваться вперед в гонке государств или хотя бы продать тому, кто даст лучшую цену, самому выгодному союзнику, прежде чем на улицы Праги стекутся шпионы со всего мира, чтобы выяснить это самостоятельно? Я добрался до двери последней лаборатории, наслаждаясь плаванием по воздуху в тренировочных штанах Юрия, которые на лету соскальзывали с бедер, но я все равно был ими доволен. Обнаружив, что смотровое окошко зашторено, а панель доступа в лабораторию разбита, я постучал.

– Ostav’ yego tam, – прокричал человек изнутри.

– Что? – переспросил я.

– Ты не Юрий, – по-английски ответил он.

– Нет. Но ты же Василий?

– Значит, это ты? Тот мертвец?

Я промолчал.

Миновало несколько тревожных минут. Я поглядывал в сторону коридора. Тишина, но скоро меня застукают.

Наконец дверь открылась. За ней стоял бледный и одутловатый человек в белых трусах и майке. Пропитанные потом волосы превратились в pirogi, торчащие на макушке. В левой руке он держал пульт от двери. Вбок от маленькой коробочки на панель управления тянулись оголенные провода. Правая рука Василия от кончиков пальцев до плеча была обмотана бинтом. Зубы серые.

Он кивнул, будто понял, что я не смогу с ним заговорить до тех пор, пока не загляну в свинарник, который он устроил в этой современной лаборатории. По всему отсеку в странном танце плавали грязное нижнее белье, линзы от микроскопов, пустые упаковки из-под еды, огрызки карандашей, скомканные обрывки бумаги и отдельные картофельные чипсы. Это походило на художественную выставку, которую можно увидеть в Национальном музее, очередное порицание материализма. Лабораторный стул был заляпан неведомой желтой субстанцией, а компьютер расколот пополам крепкой стальной трубой. Сперва мне показалось, что стены покрыты переплетенными проводами. При ближайшем рассмотрении я увидел, что это бесчисленные кусочки бумаги с рисунками. И на каждом тот же сюжет – пятна темных теней, соединенные в полукруг, и из этого облака вылетают слова, написанные ярко-красной кириллицей.

Этот тип, Василий, развел руками.

– Ты не понимаешь, – тихо проговорил он.

– Понимаю. Ты его слышал.

У него округлились глаза. Он вцепился в ворот моей рубахи, я почувствовал его кислое дыхание на подбородке.

– Значит, ты пророк, – сказал он, – точно. Им мог бы стать я, но знаешь, что я сделал, когда меня посетил Бог? Принял его за демона. Я закрыл глаза и молился, чтобы он ушел. Я не был в церкви с тех пор, как умерла бабушка, и вот я часами стоял с закрытыми глазами и молился, чтобы он ушел. И наконец он меня услышал.