— Смотри, медоречивый какой. Беги давай.

Я иду к своему столу и сталкиваюсь с Цветом.

— Здорово, Бро, — подмигивает он.

— Здорово, коли не шутишь, — протягиваю я ему руку. — Игривое настроение?

— Слышь, а вон там, это же твои кореша? — показывает он на наш столик.

— Мой кореш — это ты, — смеюсь я. — А это товарищи по партийной борьбе.

— Ну, так и хорошо, кореш, а что за деваха?

— О, ты женщинами интересоваться начал? — подкалываю его я.

— Э, ты чё, попутал? — шуточно бычится он.

— Она моя, забудь о ней.

— Твоя не эта, гонишь, — подмигивает он. — Нормальная такая, познакомишь, понял?

— Щас, ага, — киваю я.

— Не, не щас. Потом.

Он хлопает меня по плечу и идёт к столику Ферика, а я возвращаюсь к своим. Закончив обед я договариваюсь на встречу с дядей Юрой, отправляю Новицкую и звоню Злобину.

— А я уж думал, что ты пельмени разлюбил, — говорит он и я представляю, как он улыбается сейчас, точь-в-точь, как Де Ниро. Положив трубку, беру парней и иду к «Детскому миру». Место встречи изменить нельзя.

Я подробно рассказываю ему о всех последних событиях и выспрашиваю о Снежинском и о Шарманжинове.

— Работаем пока с ними. Но там нормально всё, скоро выйдут в большой мир. Потом и расскажу, что к чему, а сейчас говорить нечего.

— Понятно, — киваю я. — Леонид Юрьевич, надо нам скорее включать Куренкова в дела, а то он в печали. Силы и энергия имеются, так давайте применять.

— А к чему ты хочешь применять его? — прищуривается Злобин, вроде как хочет спросить, мол тебе-то что, на чужой каравай рот не разевай.

— Контрабанда, разумеется, — хмыкаю я.

— Уже схема есть? — интересуется он, пристально глядя на меня.

— Нет, есть безумная идея.

— Ну? — кивает он, — говори.

Но как-то я сразу теряю энтузиазм. Получается, то что моё — это наше общее. А вот то, что можно сделать без меня, они будут делать без меня.

— Ну, ладно, чего, как девица-то? У меня здесь свои заморочки и начальство. Поэтому да, то, что через нас — только наше. Это не моя придумка, я просто приказ выполняю. Понял?

Понял, да, дружба дружбой, а служба службой…

— Можно подумать, у вас там прям отдел специальный… Ладно. Давайте экспортную контору создадим, — предлагаю я. — Подложную.

— Как? — не понимает он, — Это же ведомственная хрень…

— Сначала будет непросто, — развожу я руками. — Но перспектива шикарная, согласитесь.

Он крепко задумывается. Может, конечно, и без меня всё это устроить и запустить. Но у меня, всё равно, нет других вариантов, кроме как через него пытаться, особенно если потребуется подключать резидентов за кордоном.

Вскоре мы расстаёмся. Я и не ждал, собственно, никаких решений сегодня. Главное, хотел посадить ему жука в голову. Пусть с ним живёт теперь…

Ужин проходит довольно скучно. Грушницкий оказывается ещё зануднее, чем Гурко, и всё удовольствие от посещения «Интуриста» проносится мимо. Он смотрит хмуро на все возможности сблизиться, открыть

— Слушайте! — говорит Ефим, когда мы заканчиваем ужин. — Егор знает злачное место, там игра, карты, рулетка, настоящее казино. Может, сходим.

У Гурко глаза загораются.

Ну а чего же не сходить? Давайте сходим. И мы идём, благо, недалеко. Грушницкий обалдевает от таких дел. Он недоверчиво крутит головой, опасаясь вляпаться в какой-нибудь скандал с компроматом.

Впрочем, магия моего заведения берёт верх. Первый секретарь обкома партии видит, что мы делаем, как играем и постепенно вовлекается. Тем более, коньяк течёт по трубопроводу почти из самой Франции и активно дурманит мозги игрокам.

Ирина принимает участие в игре на рулетке, ставит одну за одной выданные фишки и идёт по головам к победе. Но в казино победа ни на чём не основывается. Кроме теории вероятности. Поэтому оно всегда в выигрыше.

Посреди вечера появляется Цвет.

— О, привет честной компании! — улыбается он.

Новицкая бросает на него мимолётный взгляд и возвращается к игре. На двадцать четыре ставь, — говорит он, основываясь на собственных догадках и интуиции.

Ирина ставит и выигрывает

— Очуметь! — качает она головой и закрывает рот ладонью.

А потом снова ставит по совету Цвета. И снова выигрывает. Магниты он там поставил что ли. Он откровенно флиртует и, хотя она на него даже не смотрит, я чувствую неприятные уколы в груди. Да пожалуйста, говорю я себе, делай ты с ним что угодно, мне-то что. Я отхожу к столу, за которым играют Грушницкий, Большак и Ефим.

Дядя Юра выигрывает, а секретарь обкома испытывает негодование от постоянных проигрышей. Но, когда удача, наконец, встаёт на его сторону, он с жаром предлагает поиграть ещё.

Перед Новицкой растёт гора фишек, и она становится всё раскованнее и веселее, общаясь с Цветом. О чём уж они там говорят, я не знаю, но радости от этого не испытываю. Не потому что там что-то, а просто потому, что с ним точно не надо связываться, он же не простой смертный, а вор в законе.

Наконец, всё заканчивается. То, что платить не нужно ни в ресторане, ни здесь, участникам вечеринки очень нравится. А мне — в значительно меньшей степени, потому что эта почётная обязанность предоставляется мне.

В конце концов, счастливые и возбуждённые гости решают отчалить. Я иду их провожать. С парнями конечно. Мы выходим на улицу и стоим, ожидая подачу машин.

— Посмотрите на Кремль, — восхищённо говорит Ирина. — Какая красота. В прекрасном месте построили гостиницу! Что же, Егор, огромное спасибо…

— Да, отличный вечер, — удовлетворённо отмечает Гурко. — хотелось бы повторить когда-нибудь.

С неба падают редкие снежинки. Они кружатся и плавятся на наших лицах.

Подъезжает Сергей Сергеевич. Я беру Иру под локоть и подвожу к автомобилю. Открываю заднюю дверь, заглядываю, обсуждаю маршрут и, приглашаю Новицкую внутрь.

В этот момент из гостиницы выходит Цвет.

— Ирина! — кричит он.

— Садись, — предлагаю ей я.

Но она оборачивается, пытаясь понять, что ему надо, и в это время я замечаю человека невысокого роста, но крепкого и уверенного. Он стоит и холодно смотрит на меня. Нас разделяет не более пятнадцати метров.

Уже ночь, прохожих нет.

У него азиатский разрез глаз и спокойный уверенный взгляд. Лицо холодно и, на нём читается готовность. Он, словно отсчитал какие-то необходимые секунды и теперь не отстанет. Он медленно поднимает руку… Твою дивизию. Полезай, полезай!

— Ирка, лезь, лезь скорее! — приказываю я.

— Чего? — поворачивает она голову…

— Лезь!

Но лезть уже поздновато. В руке у этого человека пистолет. Он поднимает его… Нужно успеть в самый последний миг… Я тяну дверцу, словно хочу вырвать её и закрыться, как щитом. Сейчас… сейчас… Остаётся совсем мало… меньше секунды… вот он уже нажимает на спуск.

Я готовлюсь сделать рывок в сторону, и уже начинаю, и уже Игорёк бежит к нему стрелка и Пашка хватает меня за ворот… только… только…

— Ирина! — снова восклицает Цвет и звук щелчка раздаётся в тот самый момент, когда он оказывается на линии огня…

22. Наши бандитские дела

Так… Время, времечко, постой, погоди… Нужна маленькая остановка, стоп-кадр с застывшими фигурами и камерой, медленно пролетающей между этими живыми изваяниями, а потом поднимающейся ввысь и охватывающей сцену целиком. Под звуки тревожного метронома. Так-так-так-так…

Нет, настолько я над временем не властен. Да, если честно, я вообще не имею над ним никакой власти, хоть и нахожусь сейчас вот здесь, в Москве восемьдесят первого года…

Тем не менее, диспозицию я вижу вполне чётко и будто даже сверху. В мгновения опасности мозг начинает работать на запредельных скоростях. Возможно, у всех происходит то же самое…

Итак, что мы видим.

Новицкая, не испуганная, но удивлённая. Она замирает в чуть согнутом состоянии, начиная садиться в авто. Пашка, тянущий меня за шкирятник и пытающийся прикрыть собой. Цвет, совершивший подвиг и заслонивший товарища от пули. Пусть не специально, неосознанно, но из песни слова не выкинешь.

Он пойман в движении, нога приподнята, торопится, что-то сказать хочет. Что? На блат-хату девушку пригласить? Нет, ей такого счастья точно не нужно. С этого толку не будет. Ему вроде вообще семью нельзя заводить, как монаху.

В общем, он в движении, торопится к Ирке, хочет сказать что-то важное. Ловит он пулю или нет, я пока не понимаю, но лик его свиреп, словно послужил образцом для античной статуи Самсона, разрывающего львиную пасть. С видом недоуменного и грозного превосходства он замирает в полуобороте, так же как и товарищи Гурко, Грушницкий и Захарьин.

Их недоумение, впрочем