Тянусь за шаурмой.

– Нет, – говорит Зак.

– Что?

– Нет, ты еще не готов. Ты недостоин этой шаурмы. Тебе нужно многое в себе изменить. Нужно стать по-настоящему счастливым, Бакс. Когда человек счастлив, он побеждает систему. Пообещай мне, что станешь счастливым.

– Нет. – Так дешево я не продамся.

– Значит, ты не получишь эту шаурму. Моя шаурма – для счастливых людей. Стань счастливым, Бакс.

– Хочешь, чтобы я шел по жизни пружинистым шагом и с песней?

– Почему нет? Все изменится, хочешь ты этого или нет.

– Тот, кто всегда улыбается, не особенно наблюдателен.

– Что такое история?

Временами мне хочется, чтобы Зак обращалась к клиентам только с вопросами о дополнительной порции соуса чили.

– Я не знаю.

– Бакс, скажи мне, что такое история?

– Безнадежная битва человека за шаурму?

– Ты не стараешься. Никакой шаурмы, пока ты не скажешь, что такое история.

– Я не знаю. По большей части война. Мировая война. Гражданская. Священная. Нечестивая. Вторжения. Убийства. Странные законы о зерновых культурах. Сплошное насилие.

– Неплохо. Но чего здесь не хватает?

– Моей шаурмы?

– Бакс, ты жалок и слеп. Ты видишь лишь половину целостной картины. Ту половину, которую видят все. Худшую, тягостную половину. Но чего здесь не хватает?

– Ну так скажи мне и дай поесть.

– Не хватает скромных уборщиков, разгребающих мусор после великих сражений. Безымянных рабочих, которые заново отстраивают разрушенное. Раз за разом все рушится, но за каждой безжалостной волной зла идет непреклонная волна добра. Строят. Ломают. Строят. Ломают. Строят. Это очень утомительно и тяжело: то туда, то сюда, – вот почему нам приходится умирать. Уборка всегда остается почти незамеченной, потому что Бакстеры героизируют тьму.

При чем здесь я? Я, снимавший программы о надувных аттракционах и невинных забавах с чайными ложками. Я всегда был уверен, что даже в моих документальных сюжетах, снятых в зонах военных действий, где сплошная жестокость и кровавые зверства, явно прослеживался посыл, что война – предприятие во всех отношениях неприятное.

– Ты не права. Я сейчас слишком голоден, чтобы героизировать убийства. К тому же зрителям хочется крови. Они любят насилие. И животных. Если бы я снял сериал о разумных акулах-нацистах, которые самозабвенно играют в футбол и путешествуют во времени, творя изуверские бесчинства из века в век, я стал бы самым богатым из всех режиссеров не только в стране, но и в мире.

– Значит, ты просто выполняешь приказы, да?

– Как ни странно, но среднестатистическая британская домохозяйка, которая впадает в истерику, если ее малыш Джонни расцарапает себе коленку, любит расслабиться по вечерам за просмотром какой-нибудь передачи о злодейских отравлениях, серийных убийствах и мощных взрывах. Я не сказал бы, что это нормально, но не я правлю миром. Пожалуйста, можно мне шаурму?

– Нет.

– Нет?

– Сколько стульев ты сегодня сломал, Бакс?

– Кто тебе рассказал?

– Мне никто ничего не рассказывал, Бакс. Это тафаккур. Наблюдательность и проницательность. Набиль, – она обращается к старику за столом, – он заслужил шаурму?

Старик качает головой.

– Я дам тебе добрый совет. Моя шаурма – для счастливых и стройных людей. Тебе надо больше ходить пешком, Бакс, надо сбрасывать вес. А теперь извини, но мне надо заняться другими клиентами. Тебе нужно больше раздумывать и размышлять, тебе нужен тафаккур.

Возможно, она права. Тафаккур – это понтовое арабское слово для обозначения созерцательных размышлений. Но нельзя постоянно раздумывать обо всех своих действиях и словах. Потому что всего не предвидишь и не учтешь. Потому что, как очень верно заметила Зак, никто из нас не всеведущ. Нам приходится палить наугад, в темноту, зная, что мы рискуем кого-то ранить. Но мы все равно совершаем поступки и произносим слова, даже не представляя себе, как они отзовутся.

Именно мелочи, на первый взгляд незначительные и неважные, часто оказываются наиболее важными. Что-то всегда не учтешь, не додумаешь, не досмотришь. Возможно, мое величайшее преступление заключается в том, что я привел Эдисона на телик. Но это было осознанное решение, пусть и плохое. Мое решение, мой выбор. Небольшая поправка: все-таки не преступление, а ошибка. Для преступления нужен преступный умысел. Но иногда мы совершаем ужасные вещи, даже не подозревая об этом, или весь ужас содеянного открывается нам уже задним числом.

Давным-давно был такой случай: я вышел из телецентра, и ко мне подлетел какой-то запыхавшийся недоумок.

– Я опаздываю на собеседование. Не подскажете, где это? – Он показал мне почтовый конверт с адресом.

Как у всякого коренного лондонца, мой тафаккур действует следующим образом: во-первых, у нас есть карты. Они появились еще во второй половине XVI века. Хорошие, подробные карты. Во-вторых, будучи коренным лондонцем, я питаю презрение к идиотам, которые не понимают, что если у них назначена важная встреча, то надо было прийти пораньше – намного раньше, – потому что весь город может обрушиться в любой момент.

В-третьих, поскольку я коренной лондонец, меня не волнуют твои проблемы, а если ты думаешь, что они должны как-то меня волновать, ты достоин презрения вдвойне. И наконец, будучи коренным лондонцем, я презираю тебя просто по той причине, что ты, несомненно, задрот и придурок.

Спустя пару недель я снова встретил того недоумка, уже в телецентре. Это был Джо’н.

– О, я вас узнал. Я показал вам дорогу, – сказал я.

– Что-что?

– Я показал вам дорогу. Сюда, в телецентр.

– Нет, вы, наверное, с кем-то меня перепутали.

Разумеется, Джо’н мог добраться сюда без подсказки, или ему помог кто-то другой. Но, может, и нет. Может, и нет. Я никому об этом не рассказывал.

– Ты нашел сейф Херби? – спрашивает Зак, когда я двигаюсь к выходу.

– А ты разве не знаешь?

– Я знаю, что ты обязательно его найдешь. – Она улыбается. Это так мило и трогательно: подбодрить человека, если уж ты не даешь ему шаурму. Моральная поддержка – великий и щедрый подарок и не стоит дарителю ни гроша. Херби подбадривал меня всегда. Когда я начал думать, что так и останусь помощником оператора до конца своих дней, он уверил меня, что когда-нибудь я буду снимать свои собственные программы. Эта фраза – возможно, сказанная в утешенье и не значащая ничего, – помогла мне продержаться, когда я хотел бросить все и искать себе новое поприще, хотя, наверное, Херби имел в виду вовсе не надувные аттракционы. Но его слова придали мне сил.

– Теперь уже вряд ли, – говорю я. – Разве что ты его прячешь у себя в кухне?