Что бы вы выбрали? Если бы Дозволитель предложил вам такой вариант: быть дремучей бездарностью, проводить дни свои в лени и праздности и при этом считаться великим гением или быть истинным гением и трудягой и умереть в безвестности?

– В Турцию, да, – говорит Семтекс. – Но не в ту часть Турции, где море и пляжи, а туда, где вот-вот грянет война? Что с тобой происходит? Ты – как мистер Смерть. Собираешь кровавую жатву, и все тебе мало. Почему не снять что-то доброе и позитивное? Того же Роджера Краба?

– Чувство собственной непогрешимости – это, конечно, приятно. Но еще нужно на что-то жить. Если тебе нужны деньги, нам придется снять Турцию. Все просто, друг мой. Это не высшая математика. И не хирургия головного мозга.

Насчет хирургии головного мозга я могу выступить авторитетно, потому что однажды участвовал в операции. Разумеется, все самое сложное сделал профессиональный нейрохирург, но когда я снимал операцию, мне доверили приставить на место выпиленный фрагмент черепной коробки.

– Все мои знакомые операторы снимают пляжи или порнуху, – сетует Семтекс. – Или тусуются с Джеком и его богатеями. Почему мне все время приходится рисковать жизнью? Почему ты не взял меня на надувные аттракционы? Это было бы весело и приятно. И никто не пытался бы меня убить.

– Почему я не взял тебя на надувные аттракционы?

– Да.

– Потому что ты был в тюрьме.

– Ты мог бы дождаться, когда я выйду.

Из последних сил борюсь с искушением поведать Семтексу, сколько дружелюбных бактерий, миролюбивых червей и добродушных жучков-паучков безвременно погибло при сборе шпината для его смузи. У любого есть право на счастье, даже у самого крошечного существа. Раньше перечисление невинных жертв, связанных с поеданием щавеля, творило чудеса. Но работа важнее сиюминутного удовольствия. Я попробовал обойтись без Семтекса на последних двух съемках и теперь прибегаю к прямо противоположной тактике: настойчиво зову его с собой, тем самым пытаясь перехитрить судьбу.

– Война идет в Сирии. Там, куда едем мы, никакой войны нет. Это не зона военных действий.

– Не зона, но пограничная область, где полно психов и минометов, и можно утешать себя тем, что тебя разорвет на куски не в официально объявленной войне.

Раньше Семтекса не пугала работа в горячих точках. Наверное, это и есть взросление, когда ты понимаешь, что запасы удачи уже на исходе и что осторожность еще никому не вредила. Хотя ближе к семидесяти, говорят, наступает последний взрывной период отчаянной лихости.

– В общем, подумай, – говорю я.

С Семтексом как-то спокойнее. Если что-то пойдет не так, лучше, чтобы он был рядом. Конечно, я не хочу, чтобы Семтекс подумал, будто он делает мне одолжение. Я хочу, чтобы он думал, что это я делаю ему одолжение. Хотя весь прошлый опыт подсказывает, что такого не будет.

Оставляю Семтекса упиваться жалостью к себе и шпинатным смузи, а сам направляюсь на Грэнери-сквер, предвкушая обед со знакомым голландцем. Впрочем, радостное предвкушение халявного обеда напрочь перебивается десятиминутной прогулкой. Лондон – город, питающий гнев. Повод для ярости – через каждые пять-шесть шагов. Туристы с огромными чемоданами. С чемоданами на колесах. Давным-давно, в незапамятные времена, чемоданы носили в руках. А теперь каждый тащит за собой целый шкаф на колесиках, скрипучий, тяжелый, норовящий задеть тебя по ногам или проехаться по ботинкам, вихляющий то туда, то сюда, отчего он занимает в два раза больше места, а значит, бесит двойне. Прогресс.

Только не говорите, что надежды нет. Она есть. Я видел ее своими глазами. По какой-то причине это слово написано большими буквами на стене прямо напротив вокзала Сент-Панкрас. Неподалеку, на фонарном столбе, висит объявление с фотографией добродушной немецкой овчарки. Над фотографией написано: «Бездомная собака». Под фотографией: «Лучший друг человека? Лучший обед человека!!!» Объявление заламинировано и приклеено намертво. Чтобы его сорвать, надо как следует постараться, чем сейчас и занимается возмущенная молодая женщина, пока ее друг звонит в полицию.

Я не уверен, что за этими провокациями не стоит Семтекс, особенно если принять во внимание его репутацию психа и скандалиста. Десятки убитых горем владельцев пропавших питомцев жаловались журналистам, что их обожаемая беспородная кошечка или собачка стала жертвой лондонского повара-маньяка, пожирателя домашних животных. Воспаленное воображение напуганных граждан добавило в список волнистых попугайчиков, хомячков и даже пони, полиция завалена грудой доносов и анонимных разоблачений, что лишний раз подтверждает горькую истину: никому не нужна правда.

Я иду по Кингс-Кроссу и вспоминаю, каким он был во времена моей юности. Самый злачный район во всем Лондоне. Даже опустившиеся уличные проститутки старались его избегать. Ислингтон, Ноттинг-Хилл, Камберуэлл – там тоже были проблемы: бедность, заплесневелые комнаты, поножовщина, перестрелки, грабежи, беспросветная чернуха. Но было и что-то хорошее. Что-то происходило: убогие художественные инсталляции, молодежные бунты, обучение игре на гитаре, прекрасная пицца. Хоть что-нибудь.

Дикий и буйный Кингс-Кросс был перекрестком отчаяния и безнадеги. Новые здания напоминают образчики худшей архитектуры Восточного Берлина, и все пронизано унылым бездушием городского планирования, но все равно это значительное улучшение по сравнению с тем, что было.

Что изменилось к лучшему в Лондоне за последние сорок лет? Кофе и суши. Хороший кофе и свежие суши теперь доступны на каждом углу. Хотя это слабое утешение за то, что ни один англичанин не может позволить себе жить в Лондоне, во всяком случае, в той его части, которая носит название Центральный Лондон. Русские и китайцы скупают пентхаузы, скупают целые кварталы. Мне больше нравится русская мафия, у них есть чувство юмора; перед тем как тебя пристрелить, тебе расскажут смешной анекдот или принудительно продемонстрируют забавную татуировку на чьем-нибудь половом члене. Китайцы уж слишком серьезные и деловые.

С другой стороны, в тесных квартирках, где во время оно жили юные помощники операторов, теперь ютятся нелегальные египтяне, вшестером в одной комнате.

На улицах столпотворение днем и ночью. Не пройти, не проехать. Вокруг сплошные вихляющие чемоданы и безмозглые идиоты, пишущие на ходу сообщения, и все психованные и злые, потому что их кормят яростью с утра до вечера.

Но обед со знакомым голландцем на Грэнери-сквер – возможно, лучший в моей жизни. Еда превосходная, приятственно дорогая, обслуживание выше всяких похвал, и за все платит голландец. Он так безудержно меня хвалит, что мне как-то неловко. Трех курсов восторженной похвалы вполне бы хватило, но к концу обеда даже меня начинает мутить.

Даже если бы он меня не хвалил, я все равно бы проникся к нему симпатией. Он из тех редких людей, которые во всем видят повод для радости. В этом смысле он чем-то похож на Херби. Он повторяет в который раз, как ему нравятся мои программы, даже документалка о надувных аттракционах.