– Кажется, почти никто и не понял, какой это тонкий и умный фильм. Он действительно очень умный. Но тебе явно надо брать выше надувных замков.

Он уверяет меня, что у него есть состоятельный спонсор, стонущий под тяжестью своих богатств, и что я могу затеять любой проект. Любой, какой захочу. Он раздобудет мне денег. Вот так все просто. Он дает мне четыре номера телефона для связи, включая домашний.

– Бакс, если тебе что-то понадобится – все что угодно, – звони, не стесняйся. В любое время, даже в три часа ночи.

На прощание он дарит мне два больших косяка.

Может быть, попытаться еще раз снять Жиля де Ре? Мой Magnum opus. Священный воин. Бретонский моджахед. Один из пионеров документального кино. Собственно, это одна из причин, по которым мне так интересен де Ре. Как и я, он грохнул все свои деньги в подготовку грандиозного представления. Воссоздание битвы за Орлеан с участием огромной массовки, в самом Орлеане, в 1435 году, в честь годовщины освобождения города, когда Жанна д’Арк сняла осаду со своим войском маньяков-убийц, насильников и садистов.

Жиль де Ре собрал большую актерскую труппу, сотни статистов. Он использовал все спецэффекты, которые можно было устроить в пятнадцатом веке. Разумеется, постановка однозначно указывала на ведущую роль самого Жиля де Ре в битве за Орлеан, и тут он нисколько не погрешил против истины. Он сражался в первых рядах, что наводит на мысли, не стремился ли он к славной смерти на поле боя. На это действо он потратил все свои деньги, и, как многим великим визионерам, ему пришлось скрыться, не оплатив счета.

В общем, конечно, заманчиво. Я уже провел всю подготовительную работу. Я вынашивал этот проект не один год. Отсняв фильм один раз, я теперь точно знаю, куда ставить штатив. Может быть, во второй раз получится даже круче. Одни генеральные репетиции чего стоят. Парень, игравший судью, был таким душкой.

Ты упорно работаешь, чтобы чего-то добиться, и когда все получается, ты ощущаешь себя победителем и гордишься собой, мол, знай наших. С другой стороны, не исключен и вариант, что ты посвящаешь чему-то так много времени и труда, что у тебя уже просто нет сил радоваться успеху. Ты выложился до предела. Ты заплатил слишком высокую цену. Ты зол на весь свет, потому что ты платишь так много, когда другим все достается почти задаром. При одной только мысли о жизни, растраченной на Жиля де Ре, мне становится дурно. Он меня просто пугает. В нем слишком много от дьявола.

И я прямо слышу слова Херби: «Честный упорный труд? Пока человек честно трудится в поте лица, он упускает возможность продвинуться, обманув или украв». Дозволитель не жалует праздных лентяев, но в равной степени не одобряет упорных трудяг.

Сегодня на удивление ясный и солнечный день, один из трех-четырех погожих деньков, выпадающих лондонцам за год. Я иду вдоль канала. Жизнь прекрасна и удивительна. О чем еще можно мечтать? Шикарный обед, каких у меня не было много лет. Восхищенные похвалы. Обещание денег в любых количествах. Яркое солнце. Деньги в любых количествах.

И все же мое удовольствие окрашено горечью. Потому что я знаю: этому не суждено будет сбыться. Я не опасаюсь, что все сорвется, не переживаю, что все сорвется. Я доподлинно знаю, что все сорвется.

Почему? Я понятия не имею. Но ничто так легко не дается. Дозволитель этого не дозволяет. Никогда, никому. Я не знаю, почему все устроено именно так, но исключений из этого правила нет. Голландец появился из ниоткуда и уйдет в никуда.

Возвращаюсь домой. Люк уныло разглядывает конверт «Полиции и воров» Джуниора Марвина[6].

– Папа, нам надо поговорить.

Ему не нравятся компакт-диски, которые я оставил, чтобы он послушал.

– Я не люблю регги, – объявляет он.

Что будет с моей коллекцией винила, собирающей пыль в гараже у приятеля? Кому достанутся все раритеты? Коллекция Бонго Хермана?

Любой, кто не совсем идиот, понимает, что материальные блага не значат вообще ничего, их не утащишь с собой в могилу, но с чем еще нам забавляться, пока мы здесь? Хочется передать детям свои пристрастия, вкусы и взгляды, но так не бывает. И это прекрасно.

С Люком все будет в порядке, потому что он унаследовал от матери непробиваемое спокойствие. Это величайший дар. Если ты совершенно спокоен, ты уже победил. Когда у них в школе ставили «Робин Гуда» и Люка разжаловали из вторых лучников в третьи, я думал, что мне придется его утешать и даже мысленно отрепетировал проникновенную речь о несправедливом устройстве жизни, но он ни капельки не расстроился.

Я не знаю, почему все сорвется. Может быть, голландца похитят инопланетяне, или он попадет под автобус, или его спонсор внезапно объявит себя банкротом, но никаких денег я не получу. Так легко ничто не дается. Дозволитель этого не дозволяет. И возражать бесполезно. Мы ничего не решаем. У нас нет полномочий. Есть только удача. Я видел роскошных, бесстыжих, хорошо образованных шлюх, которые проигрывали точно так же, как и робкие, уродливые, безграмотные святоши. Они были такими шикарными, честолюбивыми и бессовестными, что я ни капельки не сомневался: у них все получится. И где теперь эти красотки? Херби был прав.

Ты всегда недоволен снятой тобой программой. Тебе всегда кажется, что она недостаточно хороша. То же самое можно сказать и о жизни. Так говорил Херби. Но это не значит, что она плоха.

С другой стороны, Турция. Съемки в Турции. Рискованное предприятие на пару с Семтексом. Практически в зоне боевых действий, на территории, подверженной землетрясениям, в разоренном войной регионе, кишащим маньяками с явными гомицидальными наклонностями, под градом случайных снарядов. Вот такой вариант очень даже возможен.

Победить не получится, но можно выбрать, как проиграть. Так говорил Херби.

* * *

Вот чем хороши съемки в зоне боевых действий, где оголтелые психи свободно разгуливают с автоматами наголо: можно законно избавиться от дурацкой одежды, которую тебе покупает жена. Эти кошмарные рубашки, криво сидящие пуловеры, страшненький шарф с оленями – они отправляются на войну, на какой-нибудь государственный переворот, прямиком в зону боев, и не возвращаются домой. Эллен заметила это одностороннее движение, но, похоже, смирилась с мыслью, что одежда становится первой жертвой войны.

У меня есть специальный набор одежды для работы в горячих точках. Старая, видавшая виды кожаная куртка, потертые джинсы, дешевые трусы, старенькие поцарапанные часы. Обручальное кольцо я всегда оставляю дома. Нельзя брать с собой ничего, с чем ты не готов без сожалений расстаться. А если все же берешь что-то ценное, прячь его хорошенько. У меня куча потайных карманов. Двойное дно в чемодане. На случай внезапного непредвиденного ограбления я всегда держу при себе «поддельный» бумажник с просроченными кредитными картами и красочными, вышедшими из употребления банкнотами (обычно я использую советские рубли). Дай им то, что им хочется; это же элементарно.