как раньше. Ничего не изменилось с тех пор – так же сверкали их грязные пятки, так же длинные тонкие руки Марии пытались поймать чудно́го мальчишку.

32 глава

– Знаешь, чего я боюсь, Жоэль? – Ребекка сидела возле постели брата и пристально смотрела в стену, будто видела там что-то. – Я боюсь, что ты заговоришь. Я боюсь, что ты посмотришь на меня так, как смотрел тогда в лесу. Я видела тебя, Жоэль, я всегда вижу тебя, я хочу обнять тебя, забрать, прижать к себе, но ты всегда убегаешь. И я больше не могу тебя найти. Это я оставила тебя там. Я думала, из-за тебя они не любят меня; я не знала, что они никого не любят.

Ребекка посмотрела на спящего брата через пелену набегающих слёз. Он был каким-то расплывчатым и далёким, будто опять уходил от неё. Она закрыла глаза, вытерла мокрые щёки – и вот он опять перед ней, мирно спит, даже не слыша её.

– Мы живём в своих кошмарах, Жоэль, каждый в своём. – Она убрала волосы с лица спящего брата. – Как хорошо, что ты не видишь снов…

Жоэль всегда мирно спал; ей казалось, он так отдыхал во сне. Глаза его не шевелились под веками, дыхание было ровным, лицо спокойное-спокойное… Да, ей казалось, что он счастлив. Словно отдыхал от жизни, от себя самого, запертого в этом теле, убитого заживо, убитого ею. Ребекка отвернулась, закрыла лицо руками. Ей так нравилось смотреть на Жоэля, ей так больно было на него смотреть…

Ребекка вдруг посмотрела на подол своего платья – новое. Вчера она была в другом… Ах да, Люсинда сняла его вечером, когда её принесли домой. От вчерашнего дня почти ничего не осталось, Ребекка не помнила лица напавшего. В тот момент ей казалось, что это даже хорошо, если её убьют, но крик о помощи вырвался как-то внезапно, сам собой, в ту секунду, когда он стал лезть ей под платье. Так умереть она не могла. Она сама решит как. Ребекка встала с кровати Жоэля, осторожно и тихо, чтобы тот не проснулся, и пошла к письменному столу.

Никогда ещё Ирен Лоран не вставала так рано. Она зажгла почерневшую от копоти лампу – огонёк вздрогнул и осветил полкомнаты. За окнами уже всходил рассвет, но мадам Лоран ненавидела бьющее в глаза солнце, потому и закрывала всё плотными шторами, ни на миллиметр не пропускавшими свет.

Ирен не верила больше доктору: тот порошок, что он ей дал, на Фабьена никак не действовал и уже подходил к концу. От него Фабьену не становилось хуже – он всегда был одинаково пьян, и то, что можно было принять за недомогание, оказывалось обычным похмельем. Месяц назад ей показалось, что он наконец-таки помер; она даже успела написать записку гробовщику в город и отправить за ним Юбера. Тот же успел поплакать и осушить наполовину выпитую бутылку виски, что стояла рядом с кроватью покойного. Но муж её был всего лишь мертвецки пьян – настолько, что доктор не сразу смог прощупать его пульс. Когда же они собрались возле почившего, Фабьен так смачно чихнул, что чуть не уморил гробовщика, пенсне которого вылетело из глаза, а линейка, коей он измерял тело, с грохотом упала на пол. Тогда им пришлось откачивать гробовщика и с извинениями отвозить его обратно в город. Тот сказал, что если месье умрёт ещё раз, пусть обратятся в другое похоронное бюро.

Больше Ирен не могла надеяться на случай или на пилюли доктора, на которых даже никаких обозначений нет, да и Фабьен стал выглядеть лучше – может, этот доктор рассказал ему всё, а ей, Ирен, выдал пустышку или, того хуже, какие-нибудь витамины? От мысли, что ей придётся прожить с мужем до конца его дней или, не дай боже, до конца своих дней, мадам Лоран становилось дурно. Вчера, когда доктор принёс Ребекку в комнату, Ирен прошмыгнула в его кабинет и украла из саквояжа пару флакончиков с морфием.

Ребекка подошла к письменному столу, остановилась, упёрлась в него руками, оглянулась на мирно спящего брата, открыла ящик и достала нож для бумаг; его будет достаточно для того, чтобы покончить с этим. Толстое лезвие уже не было таким толстым, а края – неудобно тупыми: неделю назад она украла с кухни камень для заточки и каждый вечер правила нож.

Храп Фабьена разносился по комнате. Воздух здесь был спёртый, густой, отдавал резким запахом пота и перегара – этот параноик почти не открывал окна. От духоты мадам Лоран чуть не стало дурно. Как хорошо, что они уже давно не спали вместе, думала Ирен. Она подошла к окну и открыла его. Яркое утро ослепило её; она зажмурилась, отвернулась и подошла к Фабьену. Стояла над мужем с двумя открытыми флаконами морфия и всё не решалась налить их в бутылку с недопитым виски.

В коридоре послышались чьи-то шаги – уверенные, неспешные, твёрдые. Это доктор, поняла она, и спрятала пузырьки в декольте.

Он узнал, он обнаружил пропажу, взволновалась Ирен, но она не отдаст их ему; сделает вид, что не в курсе. Не для того она столько лет промучилась с этим пьянчугой, с этим убийцей своего мальчика, чтобы не смочь отомстить. Шаги прошли мимо. Ирен выдохнула, подождала ещё немного, достала из декольте морфий, подняла с пола начатую бутылку и пошла к столу.

Ребекка смотрела на Жоэля. Из-за подступивших слёз она опять не видела ничего, кроме блестящего небольшого ножа с красивой фигурной ручкой. Сжала рукоятку так сильно, что холодный металл потеплел в её горячих ладонях. Ничего, ещё немного, и она тоже станет холодной, как и эта резная рукоять. Рука Ребекки, до этого твёрдая и сильная, предательски дрожала. Бекки медленно подносила нож к горлу, молча глотая слёзы, стараясь не разбудить Жоэля…

– Вы здесь, Ребекка?

Она обернулась и спрятала нож за спину.

– Почему вы не у себя? – Доктор заглянул в комнату.

– Я навестила брата.

– Вы плакали?

Бекки осторожно, чтобы доктор ничего не понял, положила нож на стол.

– Нет.

– Ребекка, – он подошёл к ней, – успокойтесь. Я осмотрел вас вчера. С вами всё хорошо.

– Да? – Ей было всё равно.

– Этот негодяй, что напал на вас, ничего не успел сделать.

– Я знаю, – пролепетала Ребекка.

– Понимаю, вы шокированы, и это нормально…

– Пожалуйста, месье Бёрк, я не хочу об этом говорить.

– Понимаю, – доктор понимающе закивал.

– Я хочу побыть одна.

Он посмотрел на Жоэля.

– Как мальчик?