– Все в порядке. – Я все еще вижу в брате взволнованного и перевозбужденного мальчишку. Таким он был, когда мы играли вместе.

– Как твоя работа? – спрашиваю я, догадываясь, о чем он хочет поговорить.

Он стоит как-то странно – ступни почти полностью развернуты вовнутрь, – как-то неуверенно, и мне интересно почему. Рубен рядом со мной переступает с ноги на ногу, ему это все не нравится. Обычно я улыбаюсь ему сочувствующей, благодарной улыбкой, обещающей дальнейший спокойный вечер дома: кино и уединение. Но не сейчас, он едва смотрит на меня в последнее время. И я не знаю, что ему сказать. Раньше наша жизнь была такой насыщенной, думаю я про себя.

Уилф не отвечает, задумчиво глядя мне за спину, и я спрашиваю опять:

– Как твой список?

Осенью он рассказал мне о списке десяти важных вещей, которые он собирается сделать за год. Вообще, я бы не удивилась, узнав, что мы с ним разные биологические виды. С ним и похожими на него людьми: теми, кто отправляется в Индонезию строить детские приюты, или основывает свою собственную газету в двадцать пять лет, или работает в ООН.

– Хорошо, поездка к Стоунхенджу забронирована.

– Поедешь один?

Он кивает.

– Такое известное место прям рядом с домом, а я там никогда не был.

– Не думала, что тебе интересен Стоунхендж.

Хотя я бы сама была не прочь там побывать.

– Да, с таким скорее к тебе, а не ко мне, – отвечает Уилф с легкой улыбкой.

Мистицизм стал одной из моих самых первых причуд (я купила двенадцать кристаллов кварца) и вошел в сборник преданий нашей семьи.

– А что дальше у тебя по списку? – спрашивает Рубен. – Нам даже как-то стыдно. У нас самих нет никаких планов, кроме вечеринки в июле.

И это предложение сработало как зажигание, как катализатор для всех дальнейших событий.

– Вечеринка у Лоры на барже? Меня-то не пригласили.

Два года подряд Лора и Джонти заранее заходили в гости и приглашали нас лично.

Но Рубена, видимо, уже пригласили, а он мне не сказал.

– Они написали мне сообщение, и я подтвердил, что мы оба будем. – Рубен отвечает быстро и каким-то странным тоном.

Мы встретились взглядами впервые за несколько недель, и я ясно вижу, что он жалеет, что проболтался. Он не знает, что с нами будет через несколько месяцев, даже если мы сейчас женаты, даже если мы пообещали друг другу быть вместе вечно. Он не уверен.

Уилф чуть отходит от нас и заказывает еще одно пиво. Он всегда пьет быстро, он все делает быстро. Мы с Рубеном остаемся наедине.

Возможно, в баре ему разговаривать проще, потому что спрашивает:

– Ты видела мое сообщение? То, на доске.

– Да, – отвечаю я, – но там было сказано… Что если я его сотру, то ничего и не было.

– Значит, ты его стерла… – говорит он, глядя на толпу людей, собравшуюся у высоких столиков.

Парень и девушка крепко держатся за руки под столом, и я смотрю на них с легкой завистью.

Я киваю, хотя муж на меня и не смотрит, а когда поворачивается ко мне, взгляд его становится умоляющим.

– Что с тобой происходит? – спрашивает он.

И сам вопрос, и обстановка – Уилф всего в паре метров от нас и может вернуться в любую секунду – так не похожи на того Рубена, которого я знаю, что я реагирую слишком бурно.

– Ничего со мной не происходит!

Я хотела, чтобы он понял, что разговор окончен, но вышло истерично.

Мне казалось, что я хорошо справляюсь с задачей сохранять свой прежний образ. На прошлой неделе я ходила выпить кофе с папой Рубена – он передал мне книгу об истории политики для Рубена, – и вроде бы он ничего особого не заметил. Я думала, что держусь нормально.

– Ты изменилась буквально за одну ночь, – говорит мой муж. – Я знаю, что я сказал… Сказал, что ты можешь просто все стереть, но я не думал, что ты так поступишь. – Он смотрит на меня.

– Я не изменилась.

– Ты совсем другая. Раньше ты была…ласковой и счастливой и… классной. А сейчас ты такая тощая. Скелет.

– Классной? – мой тон буквально пропитан отвращением.

Рубен рассматривает меня. Рука, в которой он держит бокал с красным вином, слегка дрожит.

– Да, классной. Счастливой, а не тревожной и скрытной.

– Я не скрытная, – говорю я, и животное на моей грудной клетке снова шевелится.

Оно исчезает на некоторое время, пока я с другими людьми, когда я отвлекаюсь, но сейчас снова вернулось. Оно возвращается каждую ночь, как домашний питомец со своим режимом.

И Рубен задает вопрос, который я так давно ждала. Ждала с тем же болезненным нетерпением, что и фразу: «Джоанна Олива, Вы имеете право хранить молчание… все, что вы скажете, будет использовано в качестве доказательств…»

Он спрашивает:

– У тебя кто-то есть?

Спрашивает тихо, глядя в глаза. Он не высматривает Уилфа, не пьет вино. Он смотрит прямо на меня. Лампочки бара отражаются в его глазах, как пламя свечи.

– Кто-то? – переспрашиваю я, смущенная и его прямотой, и моими ложью и коварством.

Моя ложь накапливается, как снежный ком. Она началась с одного выдоха, который я сделала, прежде чем уйти. И с этим выдохам, подобно семенам одуванчика, частички моей лжи разлетелись везде той декабрьской ночью, хотя я думала, что будет слишком холодно для того, чтобы эти семена проросли. Но вот уже почти весна, и они проклевываются везде. Я вру Эду, Лоре. И Рубену.

Двое полицейских в форме и светоотражающих жилетах, которые жутко светятся в темноте, прошли мимо окна. Я не могу удержаться и вздрагиваю. Как будто они могли показать на меня пальцем прямо через окно. Полиция приходила уже дважды, и вскоре должен быть третий раз. Со мной все ясно. Меня хотят арестовать.

Один из полицейских толчком открывает дверь, и мои внутренности превращаются в жидкость. Я смотрю на Рубена, но он ничего не замечает. Значит, сейчас он все узнает. Узнает, почему я теперь такая. Удивительно, что он ничего не подозревает, что не заметил моего взгляда на полицейских. Что он не знает, что каждая моя мысль связана с преступлением: воспоминания, сокрытие улик, проникновение в офис библиотеки. Я чувствую клеймо на своем теле, как у животного с фермы, но никто о нем не знает. Никто во всем мире.

Полицейские проходят к барной стойке, и один из них встречается со мной взглядом. Они переговариваются с барменом и уходят. Я уверена, что они говорят обо мне.

– Ты знаешь, о чем я, – говорит Рубен тихо.

Я ничего ему не отвечаю, просто не могу. Таращусь на уходящих полицейских и размышляю, как же глупо поступила с одеждой. Но уже слишком поздно идти и забирать ее. И конечно, коллеги узнают мое пальто и шарф. Нужно было набраться смелости и спрятать их где-то еще, где-то подальше. Похоронить. Чувство безопасности оказалось ложным. И конечно, в ближайшее время меня обнаружат на записях с камер видеонаблюдения. Пока Эд ничего про это не говорил, но разумеется, это всего лишь вопрос времени.