и беспорядками каждый третий месяц. Сейчас не самое лучшее время для каких-либо изменений.

Возможно, восстания и беспорядки происходят из-за того, что необходимо реформировать положение вещей, — заметила Тея.

— Как это типично для женщины — выступать с глупыми идеями вроде этой.

С трудом ей удалось убедить себя, что устраивать перепалку не ко времени, и приторно улыбнулась:

— Шляпки и выкройки, конечно, намного важнее.

Авонфорт не уловил сарказма, поэтому снисходительно усмехнулся:

— Все, что делает вас еще очаровательнее, дорогая.

Если бы у нее в руках был не веер, а пистолет, она бы пустила его в ход. Дариен понял бы ее и никогда не высказал бы такой узколобой идеи. Несмотря на все свои недостатки, он обладал острым гибким умом.

Именно сейчас она окончательно поняла, что не выйдет замуж за Авонфорта, но лучше ей от этого не стало: ведь это совсем не означало, что она выйдет за Кейва. Еще совсем недавно ее будущее казалось прочным, уверенным и упорядоченным, а сейчас она оказалась лицом к лицу с сомнениями и даже хаосом.

Она мысленно обратилась к Дариену: «Моя жизнь была в полном порядке до тех пор, пока в ней не появились вы, презренный!»

Когда они вернулись в свою ложу, у Белкрейвенов двое мужчин: один светловолосый и полноватый, а второй — молодой темноволосый и элегантный, — прощались с Дариеном.

— Это ведь Чаррингтон, — многозначительно заметила Тея.

Граф Чаррингтон был иконой стиля и образцом утонченности и относился к таким, как Авонфорт.

— Он с австрийским послом! — воскликнул Авонфорт. — И совсем не в восторге от разговора с Дариеном.

В полном противоречии с его словами, седовласый мужчина засмеялся и похлопал собеседника по спине.

— Наверное, знакомы с войны, — сказала Тея, удерживаясь, чтобы не фыркнуть.

На нее это действительно произвело впечатление. Граф Чаррингтон был из «балбесов», хотя и вырос в дипломатических кругах, но даже ему было не под силу заставить посла появиться там, куда тот не собирался отправляться, или продемонстрировать искреннее дружелюбие, как в ложе напротив. А это было искреннее дружелюбие. Занимая свое место, она увидела, что Дариена это тоже поразило.

В следующем антракте в ложу Белкрейвенов втиснулись три офицера: обилие золотых аксельбантов на мундирах говорило об их высоких званиях, — и увели Дариена с собой, оживленно болтая и смеясь.

Тея посмотрела на мать, и они обменялись улыбками.

— Весьма удовлетворительно, — заметила герцогиня.

Так оно и было, только, с точки зрения Теи, вечер оказался скучным и не оправдал ожиданий.

Назавтра было воскресенье. Вместе с родителями она отправилась на службу в храм Святого Георгия на Ганновер-сквер, куда они часто наведывались. Несмотря на название, модная церковь стояла не на самой площади, но совсем близко от нее, чтобы сюда совершенно естественно на службу мог прийти лорд Дариен. По плану они должны были еще раз продемонстрировать ему свое расположение, однако Тея вошла в церковь с невидимым для других пылом. Ей хотелось обсудить с ним триумф вчерашнего вечера и спросить, как теперь он относится к «балбесам».

Она увидела его напротив, по другую сторону, а также заметила, как его присуствие взволновало окружающих. Некоторые из них могли проживать на Ганновер-сквер, что давало весомый повод не доверять Кейву, а кто-то и вовсе мог вылить кровь на ступени его крыльца.

Тея наклонилась и прошептала матери на ухо:

— Больше кровь не разливали?

— Нет. «Балбесы» позаботились, чтобы по ночам за домом наблюдали.

— Еще до вчерашнего дня?

— Да.

Тея понадеялась, что он никогда не узнает об этом.

С Дариеном был толстый молодой человек, одетый в какой-то нелепый костюм, но явно не его любимый брат: тот был бы в любом случае в форме. Ей стало интересно, кто бы это мог быть: он ни в чем не походил на Дариена.

По окончании службы герцогиня прямиком направилась к Кейву и его приятелю, которого ей сразу представили как мистера Аппингтона, бывшего младшего офицера его полка.

Молодой человек показался ей непроходимым тупицей, хоть и услужливым.

Ей не представилось возможности переговорить с Дариеном наедине: по воскресеньям все, как правило, обедают тихо, в семейном кругу и очень рано. Леди Сара пригласила Дариена с другом в Йовил-хаус, и у Теи на минуту возникла надежда, но их опередили, к ее великому сожалению, Вандеймены. Ах какая жалость!

Глава 24

У Дариена не было предположений, почему его Богиня выглядит такой сердитой. Ему захотелось подойти и выяснить, в чем дело, однако рядом обретался Пуп, а это все равно что непослушный ребенок. С него нельзя было спускать глаз, чтобы избежать каких-нибудь неприятностей. Минувшей ночью он попал на петушиные бои, у него обчистили карманы и увели часы, но у Дариена своих забот было выше головы. Пуп нуждался в стороже, лучше всего — в жене, и Мария предложила свою помощь в этом деле.

Когда они подходили к дому Вандейменов, Дариен попытался подготовить почву.

— Итак, Пуп, какие у тебя планы?

— Планы? «Астли», конечно.

Театр «Астли» был известен тем, что наряду со спектаклями там давали цирковые представления.

— Я говорю о твоем будущем. Ты уже вкусил лондонской жизни. Может, теперь готов остепениться?

— Остепениться?

Набравшись терпения, Дариен продолжил:

— У тебя уже есть приличное состояние. Потом захочешь заиметь собственное место под солнцем. Дом. Поместье. Жену.

— Жену?

— Очаровательную женщину, которую введешь в дом и которая с удовольствием будет устраивать твою жизнь, как ты того пожелаешь. — «Какая-нибудь терпеливая особа с железными нервами, которая будет нянчится с тобой как ребенком, которым ты, по сути, и остался».

— А, жена! — сказал Пуп так, словно речь зашла о чем-то сверхъестественном. — Даже не знаю, Канем. Женщинам я не слишком интересен.

У Дариена чуть не сорвалось с языка: «Теперь у тебя есть деньги, поэтому нужно лишь дать понять, что готов надеть хомут на шею», — но это не следовало вкладывать глупому Пупу в голову.

— В Лондоне сейчас разгар сезона. Очаровательные леди готовы вешаться на любой сучок и ждут, когда их выберут.

— Как в «Фиалковом флюгере»?

— Нет, Пуп! Приличные женщины, леди, на одной из которых ты женишься.

— О! Жена, да? — До него явно потихоньку доходил смысл сказанного.

Аппингтон говорил так, словно мальчишка на своей первой охоте: с ужасом и возбуждением о габаритах животного, за которым охотятся, и насколько оно сильно. Тем не менее Пуп никогда не был трусом. Фокстолл мог бы сказать о нем, что мальчишка, хоть и не особенно умен, обладает некоторой мудростью, чтобы понять, когда надо испугаться, и оказался бы прав. Но