– Ах, наконец-то вы приехали… Как вы добры! Я просто вотчаянии, не знаю, что и делать. Меня даже не пускают к нему в тюрьму. Я такстрадаю. Просто с ума схожу. Они говорят, что он не отрицает своей вины. Этоправда? Но ведь это безумие, не может быть! Он не мог убить отца. Никогда этомуне поверю.

– Я тоже не верю в это, мадемуазель, – мягкосказал Пуаро.

– Тогда почему он ничего не говорит? Не понимаю!

– Возможно, он выгораживает кого-то, – заметилПуаро, пристально глядя на девушку.

Марта нахмурилась.

– Выгораживает? Вы думаете, свою мать? Ах, я с самогоначала подозревала ее. Кто наследует все огромное состояние? Она. Ей ничего нестоит, облачившись в траур, лицемерно разыграть неутешное горе. Говорят, когдаЖака арестовали, она упала, вот так!

И Марта, закатив глаза, сделала вид, что теряет сознание.

– Уверена, мосье Стонор, секретарь, помог ей. Они давноспелись, эта парочка. Правда, она старше его, но какой мужчина посмотрит наэто, если женщина так богата!

В ее тоне слышалось ожесточение.

– Но Стонор был в Англии, – заметил я.

– Это он так говорит, а что было на самом деле?

– Мадемуазель, – терпеливо начал Пуаро, –если мы беремся помогать друг другу, мы должны быть искренни. Во-первых, яхотел бы задать вам один вопрос.

– Да, мосье?

– Известна ли вам настоящая фамилия вашей матери?

Марта с минуту смотрела на него в оцепенении, потом, уронивголову на руки, разразилась слезами.

– Ну-ну, – сказал Пуаро, касаясь ее плеча. –Успокойтесь, дитя мое. Вижу, вы все знаете. А теперь второй вопрос: известно ливам, кто такой был мосье Рено?

– Мосье Рено? – Она отняла руки от лица инедоуменно посмотрела на Пуаро.

– А! Этого, кажется, вы не знаете. А теперь выслушайтеменя внимательно.

И он принялся рассказывать ей, как рассказывал мне в деньнашего отъезда в Англию. Марта слушала, затаив дыхание. Когда он умолк, онаглубоко вздохнула.

– Удивительно… великолепно! Вы самый великий сыщик вмире!

И с чисто французским пристрастием к театральным эффектамона живо соскользнула с кресла и опустилась перед ним на колени.

– Спасите его, мосье! – воскликнула она. – Ятак люблю его! О! Спасите его, спасите!

Наутро мы присутствовали при допросе Жака Рено. Я былпоражен, как сильно он изменился за такое короткое время. Щеки у неговвалились, под глазами легли глубокие темные круги, лицо было осунувшееся иизможденное. Казалось, он не спал несколько ночей подряд. При виде нас он непроявил никакого интереса.

– Рено, – начал следователь, – вы отрицаете,что были в Мерлинвиле в ночь, когда было совершено убийство?

Жак поначалу ничего не ответил, потом забормотал с жалким ирастерянным видом:

– Я… я… уже говорил вам, что был в… Шербуре.

Следователь нетерпеливо обернулся:

– Введите свидетелей.

В тот же миг двери отворились и вошел человек, в котором яузнал носильщика Мерлинвильского вокзала.

– Вы дежурили в ночь на седьмое июня?

– Да, мосье.

– Вы видели, как прибыл поезд в одиннадцать часов сорокминут?

– Да, мосье.

– Посмотрите на арестованного. Узнаете ли вы в немодного из пассажиров, высадившихся из этого поезда?

– Да, мосье.

– Не ошибаетесь ли вы?

– Нет, мосье. Я хорошо знаю мосье Жака Рено.

– Не путаете ли вы дату?

– Нет, мосье. Ведь на следующее утро, восьмого июня, мыузнали об убийстве.

Потом ввели еще одного станционного служащего, которыйподтвердил показания носильщика. Следователь снова обратился к Жаку Рено:

– Эти люди без колебаний опознали вас. Что вы можетесказать?

Жак пожал плечами.

– Ничего.

– Рено, – продолжал следователь, – узнаете ливы это?

Мосье Отэ взял что-то со стола и протянул арестованному. Явздрогнул – это был хорошо знакомый мне нож.

– Извините! – воскликнул адвокат Жака, мэтрГросье. – Я требую, чтобы мне дали возможность поговорить с моимподзащитным, прежде чем он ответит на этот вопрос.

Однако Жак Рено не обратил ни малейшего внимания на протестмэтра Гросье.

– Конечно, узнаю. Этот нож я подарил матушке в память овойне.

– Не скажете ли вы, имеется ли второй такой нож?

Мэтр Гросье снова хотел было разразиться тирадой, но Жакдаже не взглянул на него.

– Насколько мне известно, нет. Форму его я придумалсам.

Тут даже у следователя челюсть отвисла. Казалось, Жак самрвется навстречу смерти. Я понимал, разумеется, что для него сейчас самоеважное – ради безопасности Беллы скрыть, что есть второй такой нож. Покудасчитается, что в деле фигурирует только один нож, на девушку едва ли падетподозрение. Он рыцарски защищал женщину, которую любил прежде. Но какой ценой!Тут только я понял, сколь легкомысленно поступил, поставив Пуаро перед почтинеразрешимой задачей. Как можно снять подозрения с Жака Рено, не открыв всейправды?

Мосье Отэ снова заговорил, на этот раз с особеннойязвительностью:

– Мадам Рено показала, что в тот вечер, когда было совершенопреступление, этот нож лежал у нее на ночном столике. Но мадам Рено – мать!Думаю, вас не удивит, если я сочту весьма вероятным, что мадам Рено ошиблась ичто, может быть, случайно вы прихватили нож с собой, когда уезжали в Париж. Несомневаюсь, что вы попытаетесь мне возразить…

Я заметил, как у Жака судорожно сжались кулаки закованных внаручники рук. На лбу у него выступили капли пота, и он, сделав над собойстрашное усилие, хрипло выдавил:

– Я не стану вам возражать. Это могло быть и так.

Все присутствующие оцепенели. Мэтр Гросье вскочил с места:

– Мой подзащитный перенес нервный шок! Я считаю, что онне способен отвечать за свои слова. Прошу зафиксировать…

Следователь раздраженно прервал его. На миг мне показалось,что и он сомневается, в своем ли уме арестованный. Да, Жак Рено явно обрекалсебя на гибель. Мосье Отэ подался вперед и впился в него испытующим взглядом.