– Это ведь вы взяли нож, правда?

– Да.

– Для этого вы и хотели, чтобы я вам все показал? Апотом притворились, что вам дурно?

Она снова кивнула.

– Зачем вам понадобился нож? – спросил я немногопогодя.

– Боялась, что на нем могли остаться отпечаткипальцев, – ответила она простодушно, совсем по-детски.

– Но вы же были в перчатках, разве вы не помните?

Она тряхнула головой, недоуменно глядя на меня, точно мойвопрос поставил ее в тупик, и едва слышно спросила:

– Вы хотите выдать меня полиции?

– Господи боже мой! Нет, конечно.

Она устремила на меня долгий испытующий взгляд, а потомспросила так тихо, точно боялась произнести эти слова:

– Не выдадите? Но почему?

Вы скажете, наверное, что я выбрал не слишком подходящееместо и время для объяснения в любви. Впрочем, бог свидетель, я и сампредставить себе не мог, что любовь настигнет меня в столь странныхобстоятельствах. Я произнес те слова, которые подсказывало мне чувство:

– Потому что я люблю вас.

Она поникла головою, словно смутившись, и срывающимсяголосом прошептала:

– Нет, вы не можете… не можете… если бы вы знали…

Потом, будто собравшись с духом, она посмотрела мне прямо вглаза и спросила:

– Так что же вам известно?

– Мне известно, что в тот вечер вы пришли, чтобыпоговорить с мосье Рено. Он предложил вам деньги, но вы гневно порвали чек.Потом вы вышли из дома… – Я помедлил.

– Ну, вышла, а дальше?

– Не знаю, было ли вам точно известно, что Жак Реноприедет в Мерлинвиль в тот вечер, или вы просто надеялись, что вам повезет и выувидитесь с ним, но только вы бродили где-то поблизости от виллы. Возможно, вычувствовали себя столь несчастной, что шли куда глаза глядят, но, во всякомслучае, около полуночи вы были поблизости от дома, и вы увидели на поле длягольфа мужчину…

Я снова умолк. Не успела она сегодня переступить порог моейкомнаты, как в каком-то мгновенном озарении мне вдруг явилась истина, и сейчася представлял себе все, что произошло тогда, так четко, будто видел всесобственными глазами. В этой картине все встало на место – и плащ на мертвоммосье Рено, и поразившее меня сходство мосье Жака с отцом: когда он ворвался вгостиную, мне на мгновенье показалось, что покойник ожил.

– Продолжайте же, – настойчиво требовалаСандрильона.

– Вероятно, он стоял спиной к вам, но вы узнали его,вернее, вы думали, что узнали Жака Рено. Походка, осанка, посадка головы, дажеплащ – все было так хорошо знакомо вам.

Я помедлил минуту.

– В одном из писем к Жаку Рено вы грозили ему местью.Когда вы увидели его, вы потеряли голову от гнева и ревности… и ударили егоножом! Вы не хотели убивать его, я ни секунды в этом не сомневаюсь. Но вы егоубили, Сандрильона.

Она закрыла лицо руками и сдавленным голосом прошептала:

– Вы правы… правы… У меня все это будто стоит передглазами…

Потом она вскинула голову и выкрикнула резко, почти гневно:

– И вы любите меня? Разве можно любить меня теперь,когда вы все знаете?

– Не знаю, – устало вздохнул я. – Наверное, слюбовью ничего уж не поделаешь. Я пробовал противиться ей с того самого первогораза, как увидел вас, но чувство оказалось сильнее меня.

И тут вдруг, когда я меньше всего ожидал, с ней снованачалась истерика. Она бросилась на пол и отчаянно зарыдала.

– О нет! Нет! Я не вынесу этого! – кричалаона. – Что мне делать! Я не знаю! Не знаю! О горе мне! Хоть бы кто-нибудьнаучил, что мне теперь делать!

Я снова опустился на колени рядом с ней, стараясь как могуспокоить ее.

– Не бойтесь меня, Белла. Ради бога, не бойтесь. Ялюблю вас, но, поверьте, моя любовь ни к чему вас не обязывает. Позвольтетолько помочь вам. Любите его, если хотите, но позвольте мне помочь вам, раз онэтого не может.

Мои слова произвели на нее неожиданное действие – она точноокаменела. Потом отвела руки от лица и уставилась на меня.

– Так вы думаете, что я?… – шепотом проговорилаона. – Вы думаете, что я люблю Жака Рено?

И тут она, улыбаясь сквозь слезы, порывисто обвила мою шеюруками и прижалась ко мне нежной мокрой щекой.

– Вас я люблю несравненно сильнее, – шепталаона. – Его я никогда так не любила!

Она коснулась губами моей щеки, потом моих губ… Она целоваламеня так нежно, так горячо… Ее порыв был столь неистов и неожидан, стольнепосредствен и искренен, что, проживи я хоть целую вечность, этой минуты мнене забыть никогда!

В этот момент дверь скрипнула, мы обернулись – на порогестоял Пуаро и молча смотрел на нас.

Я не колебался ни секунды. Одним прыжком я преодолелрасстояние, разделяющее нас, и сжал его мертвой хваткой так, что он не могшевельнуть ни рукой, ни ногой.

– Скорей! – крикнул я девушке. – Бегите!Бегите же! Я задержу его!

Бросив мне прощальный взгляд, она скользнула мимо нас ипустилась наутек. А я держал Пуаро в своих железных объятиях.

– Mon ami, – заметил Пуаро кротко, – вот уж вчем вам не откажешь, так это в физической силе. Стоит такому молодцу, как вы,зажать меня стальной хваткой, и я беспомощен, как ребенок. Однако согласитесь,беседовать в таком положении крайне затруднительно. Да и вообще все это простосмешно. Давайте сядем и спокойно поговорим.

– А вы не погонитесь за ней?

– Mon Dieu! Конечно, нет. Ведь я не Жиро. Сделайтемилость, освободите меня.

Я не спускал с него подозрительного взгляда, отличнопонимая, что не могу тягаться с ним в хитрости и проницательности, но хваткувсе же ослабил, и он опустился в кресло, заботливо ощупывая свои руки.

– Ну и силища у вас, Гастингс, точно у разъяренногобыка, право! Eh bien, не кажется ли вам, что вы дурно обошлись со своим старымдругом, а? Я показываю вам фотографию, вы узнаете вашу знакомую, а мне – нислова.

– Какая в этом нужда, если вы сами все поняли? – сгоречью сказал я.

Конечно, Пуаро сразу догадался, что я узнал на фотографииБеллу! Никогда мне не удавалось его провести!

– О-ля-ля! Вы же не знали, что я догадался. Ну хорошо,а сегодня вы помогли ей сбежать. И это после того, как мы с таким трудом нашлиее. Eh bien! Решайте, Гастингс, вы по-прежнему заодно со мной или теперь ужепротив меня?