Пока она говорила, какая-то рука просунулась между стеблями ржи, схватила грушу и исчезла. Девочка даже рот раскрыла и так и стояла с разинутым ртом. Нет, она не испугалась, а сразу ринулась в то место, где исчезла рука с грушей. Ведь груша принесена ее папе, хоть и убитому. Значит…

Мужчина сидел здесь же рядом и жадно поедал грушу, обеими руками заталкивая ее в рот. Сок тек по его грязной, всклокоченной бороде, но вот последний кусок был затолкан в рот даже с длинным корешком… Корешок он тоже пожевал, затем выплюнул, утершись замусоленным рукавом неизвестно какого цвета рубахи.

Застывшая девочка, глядя во все глаза на мужчину, молчала. Тот, чувствуя неловкость, произнес:

– Вкусная была груша! Лизаветина, наверное?

Потрясенная девочка, не отрывая взгляда от мужчины, молвила:

– Эта груша была для моего папки! Я думала, он лежит здесь в могиле, убитый. Значит он не убитый, а вы мой папа, раз грушу съели?.. А глаз вам в войну фашисты выбили, да?

У нее еще много было вопросов, но мужчина, снизив тон, вполголоса попросил:

– Ты, девочка, потише разговаривай, а то Грицько объезжает сейчас поле. А у меня мешок колосьев набран. Поймает, засадят, вот и будет тебе папка! А глаз у меня еще до войны выбит. В молодости, по дурости было дело. Ну, бывай!

И он, полусогнувшись, с мешком на спине направился в сторону своего огорода. Это был дед Михей, восьмидесяти лет от роду, слепой еще с детства на один глаз и с оторванной ступней на ноге. Сапог он обувал на культю, наталкивая туда тряпок вместо ступни. Ногу ему повредила разорвавшаяся граната в поле уже после войны. Жил он со своей злой на язык бабой Дуськой. Жили бобылями, детей не было. Более нищего дома, чем у них, в селе было не сыскать.

Домой девочка будто летела на крыльях! Она дождалась! У нее есть папа. Ничего, что он выдает себя сейчас за деда Михея. (Она деда узнала сразу). Это так надо, иначе нельзя. Она все понимает. Откуда бы этот человек, дед Михей, знал, что она сегодня придет на военвед, принесет грушу, и он ее съест, если бы не был ее папой?

Только пока никому нельзя об этом рассказывать. Она дождется, когда дед Михей превратится в настоящего папу – красивого, сильного! И у нее будет много оладушек… Только на могилу надо ходить почаще…

На второй день, получив от бабушки положенный кусочек хлеба, она разделила его пополам, стараясь, чтобы кусочки были одинаковыми, один сразу же съела, второй, зажав в ладошке и прижав для надежности к груди, понесла на могилу. Место, напоминавшее гнездышко, нашла сразу. Торжественно положила туда хлебушек и села в ожидании. Послышался шелест раздвигаемой ржи и показался сначала мешок с колосьями, потом дед Михей, весь взмокший – сильно палило солнце. Девочка вскочила и, радостно показывая на хлебушек, предложила:

– Вот, берите ешьте! Я знала, что вы придете, и принесла хлебушек, он еще тепленький. А вы скоро станете настоящим папкой? Нет-нет! Вы и теперь мой папа! Но это только я знаю. А остальные никто не догадывается. А как вы думаете, скоро все догадаются?

Дед Михей был, как всегда, голоден. Его Дунька раз в два дня варила казанок баланды, других изысков не было. Поэтому он взял кусок теплого хлеба и с жадностью проглотил, почти не разжевывая.

Девочка с умилением глядела на жующего мужчину и вместо одноглазого, со взлохмаченной седой бородой, грязного старика представляла красавца-папку.

– Вот удивится тогда Катька Полькина! Пусть тогда попробует позадаваться!

Дед Михей вытряхнув с бороды крошки и отправив их также в рот, спросил:

– А чего-нибудь выпить ты можешь принесть, если я уж твой папка?

– Водички хотите? Я сейчас живо сбегаю!

– Да не-ет! Водички я и сам могу попить. Посмотри в доме, может, в бутылке стоит горилка. Ты отлей в маленькую чекушку и принеси сюда. А я буду ждать.

Девочка долго искала в доме бутылку с горилкой. Что такое горилка, она не знала. Мужчин у них в доме не было. Нашла какую-то небольшую бутыль, наполовину наполненную жидкостью, и отлила, как дед Михей велел, в маленькую чекушку. Закрыла горлышко кукурузным кочаном (видела, когда-то бабушка так делала) и в радужном настроении понеслась по полю. Дед Михей уже ждал. Увидев радостную девочку, единственный глаз деда засветился в предвкушении. Девочка вытащила бутылку из кармана платьица и победоносно воскликнула: «Вот!»

Старик выхватил чекушку, почему-то сразу поднес ее к носу, и его такой восторженный взгляд потух:

– Ты чего это принесла, девка?!

Он выдернул кукурузную пробку, еще раз принюхался и сердито бросил:

– Это же керосин!

Затем, не обращая внимания на поникшую девочку, сам с собой рассуждал:

– Я-то сразу понял, что девка у Настуньки малость того…, – дед покрутил пальцем у виска. – Но она, оказывается, совсем дурковатая.

Видя, что девочка вот-вот расплачется, дед Михей снисходительно молвил:

– Ладно, давай возьму. Не пропадать же добру. Дунька зальет в лампу, там совсем на донышке осталось керосина. А ты беги домой, тучи грозовые собираются. В поле в грозу опасно.

* * *

Наступила осень, пошли дожди. Рожь была скошена, обмолочена, везде высились скирды соломы. Девочка перестала ходить на могилу, везде были люди. Однажды вышла с мамой из магазина и увидела в толпе мужчин деда Михея. Забыв обо всем, она радостно подбежала к старику со словами:

– Возьмите, это вам!

И сунула ему в руку обе конфетки, которые так долго ждала от мамы.

По дороге домой мама выговаривала девочке:

– Это хорошо, конечно, помогать инвалидам и старикам… Но зачем ты обе конфеты отдала этому оборванцу? Ему эта конфета нужна, как мне какая болячка! Самогона налить пол стакана – для него это самое то!

Девочка поглядела на маму взрослым взглядом, чем испугала женщину, и тихо сказала:

– Мама, это же мой папка! Как же я ему не дам конфетку?

Мать сначала растерялась. Затем остановилась среди улицы, схватила девочку за тощее плечико и, не обращая внимания на проходящих мимо, стала тормошить, словно взрослую, приговаривая:

– Ты опять за свое?! Сколько же это будет продолжаться? Бесовское отродье какое-то выродилось вместо девки! На весь мир позоришь, дурища! Слепого инвалида восьмидесяти лет называет папой. У него вши в бороде бегают!

Иди домой и в угол до утра, без еды и без сна!

В углу девочка постояла до полуночи. Затем бабушка пожалела. А матери сказала:

– Скажи спасибо, что у нее в голове хоть дед Михей засел вместо отца. А если бы, допустим, она объявила "папкой" Павла, агронома нашего? Так Павлиха, жена его, тебе все волосы бы выдрала и окна побила. Та не стала бы разбираться, что дите малое, несмышленыш, придумывает себе разные сказки.