Под правой рукой у меня оказался ком глины, я его с горем пополам вымазала. Руки – в глине, сама – в саже вся, прошу сестру: "Ядвицю, потяни за край хотя бы одной юбки и прикрой мне ноги и все остальное, мне холодно. Да закрой на крючок дверь, а то еще какой мужчина зайдет! (Я ниже пояса голышом была). Вытаскивай меня за ноги – я уже закончила работу!"

Чувствую, одна юбка сдернулась вниз, сразу легче стало, а потом руки обхватили меня выше колен, и постепенно я оказалась на воле. Ой, говорю, Ядвицю, спасибочки, как заново на свет родилась! Да ставь меня уже на землю, не держи, я тяжелая… А потом глаза протерла и обмерла: меня обхватил руками мужчина…

– Бабо! – не выдержала Трима́йлиха. – Не поверю, что вы не могли еще раньше различить, какие руки вас держат – мужчинские или бабьи!

Но Че́ркаска, погрузившаяся в собственный рассказ, ровным голосом продолжала:

– Ядвиця уже с полчаса, как ушла. Побежала во двор выгнать чужую корову с огорода. А Вася Че́ркас пришел к нашему отцу договариваться о сенокосе… Я-то его и раньше видела, знала, что он вдовец. Но представить, что мы будем мужем и женой… И в помыслах не было…

– Погодите, Черкаско, так он вам подавал глину, а вы были все время… нагишом!?

Трима́йлиха упорно доказывала неприличность ситуации и продолжала пытать соседку:

– И он, я извиняюсь, видел ваш голый зад? Так выходит?!

Потом, вспомнив про Полю, смутилась и… велела внучке повторить азбуку. Та ответила, что все знает давно и даже немного читает. Повисла пауза, затем Полька несмело поинтересовалась:

– Бабцю Аню, а почему вы полезли в печь без трусов?

– Ох, детка ты моя, не было тогда трусов. По крайней мере, у простых людей… Это же давно было.

Баба Аня возвела очи горе́, опять погрузившись в прошлое, и продолжила:

– А через неделю Васечка заслал сватов. Мои тато и мама меня не принуждали… Сказали, решай сама. Я и решила стать его женой. Свадьбу сговорились через два месяца играть, когда закончатся работы в поле. А пока мы были засватанные – жених и невеста. И Василек, хоть и уставал на работе, каждый Божий день, как дождь, приходил ко мне на вечерницы. Сядет рядом со мной, обнимет за плечи и молчит… А больше – ни-ни, никакого баловства до свадьбы не было!

Трима́йлиха напомнила:

– Бабо, не забывайте – ребенок!

– Да помню я, помню! Плохого ничего не говорю, а все остальное пусть слушает – это жизнь… Сидит, бывало, Вася и на ухо мне шепчет: "Ты моя пташечка!"

– Наверно, он думал про ворону! – ввернула Трима́йлиха, красноречиво посмотрев на крючковатый нос соседки.

– Ну зачем вы, бабо, так говорите? – с обидой в голосе произнесла баба Аня, что Трима́йлиху не остановило:

– Че́ркаско, в доме отец, мать, а он будет вам эти глупости говорить! Придумываете вы все!

– А ей Богу говорил! Он же тихонько, на ухо… Жалел он меня очень. Может, потому, что старше был на восемь лет. Но я его тоже уважала. Бывало на его день Ангела (он в августе родился) раненько сбегаю в поле, Васечка еще спит, нарву целую охапку васильков, а они такие нежные, аж дух захватывает! Дома в кувшине из-под молока поставлю их около кровати… Свекровь видела, ходила улыбалась…

На этом рассказ заканчивался. Баба Аня брала на руки кошку Юзю (та уже давно спала) и, пожелав соседям доброй ночи, медленно шла через двор в свою хату.

Однажды Полька на обочине нарвала охапку васильков – на дворе стоял август. Букет принесла домой, а бабушке предложила:

– Бабцю, а давайте отнесем Че́ркаске эти цветы. Помните, она про васильки рассказывала?

Трима́йлиха питала слабость к трогательным сценам и сразу согласилась. Процессия направилась во двор к бабе Ане. Впереди шла Полинка с охапкой цветов, рядом – Трима́йлиха, сзади, задрав хвост, спешила кошка Зося.

Баба Че́ркаска на траве мыла крапивой закопченный чугунок. Соседи поздоровались, и Полька протянула охапку васильков бабе Ане:

– Бабцю, это вам! Август месяц, помните?

Че́ркаска сначала оторопела, потом пришла в себя. Взяла цветы и, обращаясь к Трима́йлихе, убежденно сказала:

– Бабо, попомните мои слова: Полька выучится на начальника!

Домов под жестяными крышами в селе мало: раз-два, и обчелся. Поэтому их владельцы считали себя рангом выше других сельчан. Девушка на выданье из такого дома была завидной невестой, даже несмотря на неприглядную внешность. Люди в них обосновались зажиточные и, как правило, безупречной нравственности, особенно девушки.

Степанидину Таську, жившую в доме под жестяной крышей, все матери взрослым девицам ставили в пример:

– Ты только погляди, какая скромная девка эта Таська! Никогда никто не видел, чтобы она заигрывала, как другие, с парнями! Со старшими всегда поздоровается, а хромой бабке Анисье каждый день воды с колодца принесет.

Девушки пренебрежительно отмахивались:

– Хочешь, не хочешь, а будешь скромницей. Каланча, а не девка, кто с ней станет заигрывать?

Таисия действительно высокого роста девушка, но лицо – миловидное, а застенчивость еще больше его украшала. С таких лиц, как у Таисии, художники пишут лики святых. Отец девушки, Захар Антонович – уважаемый в селе человек. Если кто начинал строительство дома или покупал корову – всегда советовались и с Захар-Антонычем. Степанида, мать Таисии, степенная женщина, гордилась своим Захарком и детьми – Тасенькой и сыном Павлушкой.

Двор у Захара со Степанидой огромный. Часть его осталась Захару от отца. Там еще сохранились старые деревья – яблони, груши. В углу двора – довольно глубокий колодец. Когда его выкопали, определить невозможно: Захар помнил его с детства. Долгое время вся семья им пользовалась, брала воду. Но поскольку все подворье располагалось на взгорке, к лету колодец пересыхал, и воды становилось мало. Пришлось от старого колодца отказаться и выкопать новый, поближе к дому. Захар Антоныч даже пригласил деда Трифона, обладателя магической веточки. С ее помощью старый Трифон указывал точно, где следует копать колодец.

На то время, о котором ведется рассказ, Тасе исполнилось двадцать лет. Младший брат Павлушка заканчивал десятилетку и мечтал поступить в художественное училище. Только не на художника, нет! Увлекался Павел разными поделками из дерева. Все подоконники в доме были заставлены хитроумными фигурками, а крышку колодца парень украсил кружевным узором из дерева. Правда, в этом ему помог Артем Денисович, живший по соседству с женой Нюськой. Детей у них отродясь не было, и все силы Артем отдавал любимому занятию – резьбе по дереву.

Собственно Павлика приобщил к этому он же, Артем, что всех удивило: молчун Артем ни с кем не общался. Их с женой в селе прозвали бобылями. Павлик же с дядей Артемом нашел общий язык. Оба что-то строгали, выпиливали, замачивали в бочке с водой – и все это молча.